ПРИКОСНОВЕНИЕ ДУШИ

Прикосновение Души
23 мая в 10:20

Я не знаю имени этого товарища. Немец говорит, что он перед смертью спокойно курил. Честь ему и слава! И смерть его палачам! Не безразличье в нас, но страстная, неукротимая любовь к своему народу...
В газете «Ангрифф» от 2 апреля напечатаны размышления обер-лейтенанта Готтхагдта, озаглавленные «Народ без души». Обер-лейтенант провел несколько месяцев в захваченных областях России, и наши люди ему не понравились. Он пишет:
«То, что здесь не смеются, можно объяснить бедствием, но отсутствие слез действует ужасающе. Всюду и всегда мы наблюдаем упорное безразличье даже перед смертью. Безразличными люди остаются не только тогда, когда умирают их товарищи, но и когда речь идет об их собственной жизни. Одного приговорили к смерти. Он равнодушно выкурил папиросу... Разве это не ужасно? Откуда у этих людей берется сила упорно обороняться, постоянно атаковать? Это для меня загадка».
С какой гордостью мы читаем признания немецкого офицера! Он может быть думал, что наши девушки будут улыбаться немцам? Они отворачиваются. И немец ищет объяснения — почему русские не смеются? Он отвечает себе: трудно смеяться среди виселиц. Но вот девушку ведут к виселице, и она не плачет, у нее сухие суровые глаза. Обер-лейтенант думал, что она будет плакать. Он рассчитывал, что палачи насладятся ее страхом, ее слабостью, ее слезами. Но заповедное сокровище — русские слезы: они не для презренных гитлеровцев. Щедра наша земля и щедры наши люди, они презирают скупость, и только в одном случае слово «скупая» русские произносят с одобрением: «скупая слеза» — может быть одна, самая страшная, слеза матери... Не дано немцам увидеть эти слезы. В темноте ночей плачут матери Киева и Минска, Одессы и Смоленска. А днем палачи видят сухие глаза и в них огонь ненависти.
Обер-лейтенант называет русскую выдержку «безразличье». Он думает, что если мы не терпим жизни под немецким сапогом, нам не мила жизнь. Туп немец, чванлив и слеп. Наши люди умели радоваться до того, как пришли к нам проклятые гитлеровцы. В апрельские вечера дивен был Киев. Как светляки, метались огоньки над Днепром. В садах уже распускались горькие почки и белели среди первой травы подснежники. По аллеям гуляли вузовцы, девушки, влюбленные, мечтатели. Они говорили о весне, о любви, об экзаменах, о жизни широкой, как Днепр. А разве плохо играли в футбол молодые рабочие Смоленска? Разве в Минске не писали стихи? Разве в древнем Новгороде мальчики не мечтали о полете в стратосферу? Разве мало было веселья в наших парках культуры? Разве мало было цветов на наших полях — и васильки, и маки, и колокольчики, и ромашка, а на ромашке можно было гадать «любит—не любит»... Захватчики думали заглянуть в нашу душу, увидать наши чувства. Но наглухо перед ними закрылись двери русской души. И ничего не остается обер-лейтенанту, как говорить о вашем «безразличьи».
Немец уверяет, что мы равнодушны к смерти наших товарищей. Кровь негодования приливает в голове, когда читаешь эти подлые строки. У каждого из нас погибли на войне близкие, друзья, товарищи. Перед нами их родные лица... Может стереться надпись на памятнике. Не сотрутся имена героев в нашей памяти: они выжжены человеческим горем. Почему мы так люто ненавидим гитлеровцев? Да потому что мы знаем, кого они загубили. Не слезами мы отвечаем на страшную весть о смерти друга — снарядом, гранатой, пулей. Почему мне ненавистен обер-лейтенант Готтхагдт? Да потому что я теперь знаю: он вместе с другими «приговорил к смерти», то-есть попросту замучил русского человека. Я не знаю имени этого товарища. Немец говорит, что он перед смертью спокойно курил. Честь ему и слава! И смерть его палачам! Не безразличье в нас, но страстная, неукротимая любовь к своему народу, к своей жизни и столь же страстная, столь же неукротимая ненависть к захватчикам, к обидчикам, к палачам.
Готтхагдт спрашивает: откуда у русских сила? Почему бойцы Красной Армии не отдали Москвы? Почему они идут на великие подвиги, стремясь освободить плененные немцами города? И ученый немец, сотрудник газеты, обер-лейтенант, наклонный к философии, отвечает: «Это для меня загадка». Еще бы — разве понять презренному вешателю силу русской души! Он знает, что можно идти в поход за нефтью, за трофейным салом, за русскими шубами. Это ему понятно. Он знает, что лейтенант должен, повиноваться обер-лейтенанту, а обер-лейтенант герру оберсту — это вошло в его сознание. Он знает, что Гитлер приказывает, а фриц стреляет. Но вот перед ним русский крестьянин, который убил немецкого офицера. Партизану никто не приказал идти на виселицу. Он подчинялся своей совести. Его вела любовь в родине. И это для немца «ужасно».
Такого Готтхагдта научили писать статьи и стрелять из различных пулеметов, кричать «хайль Гитлер» и распознавать сорта шампанского. Из него сделали подобье человека, и это ничтожное подобье восклицает: «Я не понимаю, почему люди идут на смерть?» Он не понимает, почему человек это—человек, а не гитлеровская тварь. Бездушный палач, он уверяет, что у нашего народа нет души. Он умеет читать по-немецки. Может быть он шпион, тогда его научили читать и по-русски. Он различает буквы нашей азбуки. Но есть книга, написанная для него на непонятном языке: это душа нашего народа. Великая душа! Она в каждом русском слове, в каждом взгляде, в каждой травинке. Она теперь возмущена, она бушует, как море в непогоду. Она в каждом выстреле русской винтовки. Она в грохоте орудий, в жужжании моторов. Она в легком шорохе, когда ползут по земле наши разведчики. Она в грозном «ура», и она в грозном молчания — за час до боя, за день или за месяц до великих весенних битв.
—————
© Илья Эренбург