ПРИКОСНОВЕНИЕ ДУШИ

Прикосновение Души
23 мая в 08:55

НЕЧАЯННЫЕ ПРОРОЧЕСТВА. Как с помощью своих картин Кузьма Петров-Водкин предсказывал важные события.
——————
Однажды художник Кузьма Петров-Водкин сидел у своей невесты в гостях и похвалялся, что умеет предсказывать будущее по руке. Невеста, которую звали Елена, попросила, чтобы он предсказал и ей. Он долго отказывался, потом взял её руку, побледнел и промолвил: «через полгода Вы умрёте...»
Это было сказано настолько серьёзно, что присутствующие родители невесты не на шутку испугались и в гневе выгнали из дома жениха. Вскоре инцидент был забыт, и молодой художник снова стал появляться у возлюбленной...
В то время он получил большой заказ -сделать майоликовое панно с образом Богоматери с младенцем на руках для церкви травматологической клиники Петербурга. Образу Богоматери он придал черты своей невесты, Лена же помогала ему советом и вдохновляла его. За работой они мечтали о своём семейном счастье и о будущем ребёнке и не заметили, как прошло полгода.
К ужасу родителей и самого жениха предсказание его сбылось - невеста заболела скарлатиной и умерла. Незадолго до трагической развязки она спросила его: «Что бы не случилось, ты не забудешь меня?» Он ответил ей, что не забудет, и всю жизнь считал себя невольным виновником её гибели. Чтобы развеять свою тоску, Петров-Водкин решил сосредоточиться на творчестве и уехал за границу. А спустя 18 лет именем своей первой любви назвал родившуюся дочь...
В 1909 году, после длительного путешествия по Европе, Азии и Африке, отучившись в нескольких академиях живописи, Петров-Водкин вернулся в Петербург. И первым делом отправился знакомиться со своим коллегой, художником Александром Бенуа, о котором был много наслышан. Утончённый эстет Бенуа посмотрел на визитную карточку, поморщился и... не велел его принимать: «Ну что, право, за фамилия такая — Водкин! А имя-то! Кузьма! Ему бы в сапожники идти, а ведь тоже мнит себя художником…»
Бенуа, конечно, потом пожалел о сказанном и, как многие другие, оценил талант Петрова-Водкина и даже выступал защитником одной из его картин. Однако обиду Петров-Водкин не забыл и впоследствии относился к богеме с нескрываемым презрением.
В те дни в Петербурге проходила выставка древней новгородской иконы. Кузьма пошёл туда и замер, поражённый, перед Георгием Победоносцем. Монументальный святой восседал на непропорционально маленьком, хрупком, тонконогом коне. А рядом — кроваво-красный дракон, дикий и опасный. Никакой прорисовки деталей. Всего несколько простых, чистых красок: красная, белая, золотая, синяя. «Как же я не догадался раньше! — поразился Кузьма.
Вернувшись домой, художник изрезал готовую картину ножом, взял новый холст и принялся писать заново. Название осталось прежним — «Купание красного коня», и на этот раз конь действительно стал красным, как дракон на иконе. И у него теперь не было породы — это был сказочный конь, тонконогий и мощный, непропорционально большой и буйный под своим беззащитно-обнажённым, хрупким наездником. А красок хватило всего трёх — синей, жёлтой и красной. И никаких лишних деталей, никаких мелочей...
«Купание красного коня», конечно, наделало много шуму. И даже давний недруг Петрова-Водкина, Репин, простояв перед полотном целый час, изрёк: «Да, этот художник талантлив!» А ведь двумя годами раньше тот же Илья Ефимович называл Кузьму заигравшимся в эстетизм сапожником, почти в точности повторяя слова Бенуа. Видимо, сама фамилия «Петров-Водкин» вызывала у людей ассоциацию с сапожным ремеслом.
А Кузьма и не скрывал, что он был сыном и внуком сапожников. Своей необычной фамилией художник был обязан деду, который был сапожником в волжском городке, и, как это часто бывает, сапожником сильно пьющим (неспроста в русском языке есть выражение «пьяный как сапожник»). Петров выпивал так много, что люди стали называть его Водкиным. Так в конце концов образовалась и закрепилась за семьёй двойная фамилия.
Отец будущего художника тоже был сапожником и тоже - пьющим. Правда, до поры до времени, пока с его учителем по сапожному мастерству не случилась трагедия: будучи в сильнейшем запое, тот зарезал свою жену. Сергей Петров-Водкин урок запомнил навсегда - и водки больше не пил, а сапожником сделался самым искусным на весь Хвалынск. Вот только его сын семейным ремеслом заниматься не торопился, ему больше нравилось читать и рисовать.
Первую свою работу он написал на консервной банке. Изображены там были головы тонущих людей и лодка на фоне неба, расчерченного молниями. А надпись гласила: «Погибший за других. Вечная тебе память!»
Смысл изображения был в следующем: незадолго до этого маленький Кузьма попробовал переплыть Волгу, и на середине реки вдруг понял, что сил доплыть больше нет — ни туда, ни обратно. Тогда его спас лодочник Илья Захаров. Спас, а через неделю погиб сам, вытаскивая очередного тонущего.
Так своё первое произведение искусства Петров-Водкин и написал в память о спасшем его лодочнике.
В 16 лет Кузьма решил податься в ученики к старику иконописцу - так ему нравилось это занятие, что поначалу он готов был заниматься, чем угодно: искать подходящую глину по оврагам и гальку в реке, потом дробить, распаривать, растирать всё это на яйце да на квасе, превращая в краски, пригодные для иконы. А потом сам начал писать. Лик Пресвятой Девы Марии в исполнении Кузьмы вышел настолько живым, что когда батюшка в церкви увидел его, то разгневался: «Не Богоматерь, а плясовица. Так глазами и стрекает! Не буду эту доску святить».
Потом Кузьма подрядился расписать храм. Старался, ночей не досыпал. Да только увидев плоды его труда, кафедральный епископ заболел нервным расстройством. Закончилось всё это тем, что роспись смыли, а Кузьму прогнали...
Мать художника была горничной в доме купцов Казарьиных, и однажды ей удалось показать рисунки своего одарённого сына архитектору Мельцеру - они его очень заинтересовали. Да так, что вскоре архитектор увёз Кузьму в Петербург, где тот начал обучаться в Центральном училище технического рисования. А за учёбу и проживание оплачивали всё те же Казарьины - и потом ещё целых 18 лет.
Деньги эти ему были ох как нужны! Хотя бы потому, что приходилось содержать троих сирот-племянников, взятых матерью в дом по настоянию Кузьмы. Две трети того, что удавалось заработать, Петров-Водкин отсылал родным в Хвалынск. А сам почти голодал. Однажды, когда нечем было заплатить за съёмную комнату, а хозяева отказывались ждать, разрисовал им стены в прихожей и, сочтя, что расплатился, был таков — его потом разыскивали с полицией.
А в Европу Кузьму и вовсе занесло... на велосипеде! Получив от Казарьиных очередные 25 рублей, он уговорил продавца новомодных дорогущих машин — велосипедов — сдать один в аренду. И, перекинув через плечо ремень дорожной сумки (в ней — географическая карта, смена белья, чайник, ящик с красками и маленький револьвер «вельдог», специально придуманный для велосипедистов, чтобы защищаться от собак), отправился путешествовать в Варшаву, Прагу, Мюнхен, Париж… Путь от Москвы до Варшавы они с другом проехали за 12 дней — это по 100 верст в день. Но ни стёртые в кровь руки и ноги, ни сломанные велосипеды не смогли остановить отважных парней.
Где бы ни бывал Кузьма, он всему старался учиться: смотрел во все глаза, слушал какие-то лекции, и не только по живописи… В Мюнхене в знаменитой рисовальной школе Ашбе училось много начинающих русских художников, и Кузьме снова сопутствовала удача: новые друзья собрали для него немного денег, которых оказалось достаточно на пару месяцев занятий и на обратный билет в Россию.
А вот в Париж художник смог попасть только через пять лет. Кузьма так стремился в этот город, как будто знал, что встретит там свою любовь. И действительно, это путешествие полностью изменило его жизнь. Едва познакомившись с дочерью владельца недорогого пансиона, Маргаритой, 27-летний художник вначале предложил написать её портрет, а вслед за этим - предложил руку и сердце. Осенью 1906 года, расписавшись в мэрии, они отпраздновали свадьбу, но венчались только по приезде в Россию. Некоторое время жили в Париже, а до того как выехать на Родину, Кузьма Сергеевич успел ещё посетить и Северную Африку, о которой впоследствии рассказывал столько небылиц, что слушатели даже не веили в то, что он вообще там бывал.
Долгих 16 лет у Петровых-Водкиных не было детей, и художник, словно вымаливая у небес наследника, рисовал Мадонн и кормилиц. Наконец Мара (так он её называл) забеременела: в 37 лет, имея множество болезней и лишний вес, она рисковала жизнью, и художник умолял врачей в случае чего спасти ребёнка. Мара поддержала решение мужа. Но, к счастью, страшный выбор делать не пришлось.
Был в жизни Петрова-Водкина один неприятный эпизод. В дни, когда его жена ждала ребёнка, в доме поселилась её ближайшая подруга Натюня - пианистка Наталья Кальвайц. Спустя время Петров-Водкин вспоминал, что дружба с Натюней помогала ему создать «весёлую, полную романтизма и ребячески беззаботную… жизнь». Так вот, эта нежная дружба закончилась тем, что через пять месяцев после появления на свет маленькой дочки Лены Натюня тоже подарила художнику дочку - Марию. Такой неожиданный поворот во многом воспроизвёл сюжет картины «Сон», написанной художником в 1910 году (за 12 лет до описываемых событий) и спровоцировавшей громкий скандал: на ней две обнажённые женщины беззастенчиво взирают на спящего без одежды мужчину. Современники обвинили Петрова-Водкина в эротизме - он же, обладая даром предчувствия, вероятно, изобразил эпизод из собственной жизни.
Некоторое время участники странных отношений обитали в одной квартире. Мара сильно переживала, но выбора у неё не было. А вскоре Наталья Кальвайц с ребёнком уехала к родителям в Польшу, и их следы затерялись.
После возвращения на родину Петров-Водкин целых три года искал себя в живописи. Мучительные поиски, отчаяние и надежда привели к тому, что на свет появилась та самая картина — «Купание красного коня». А потом ещё несколько десятков очень талантливых в том же иконописном роде. Но так случилось, что именно «Красный конь», которого в 1912 году показали на выставке «Мира искусства», сделал художника знаменитым. Многие усмотрели в картине грядущие перемены, тем более, что она висела отдельно от всех - над дверью зала. Поэтому известный критик Всеволод Дмитриев сравнил «Купание красного коня» со «высоко поднятым знаменем, вокруг которого можно сплотиться».
Эту картину вообще многие называли пророческой. Как это часто случается с настоящими шедеврами, история постфактум предоставила множество возможностей для толкования. Началась мировая война, и кто-то сказал: так вот о чём был «Красный конь»! Грянула Февральская революция — и воскликнули: «Да нет же, «Красный конь» об этом!» Потом Октябрьский переворот — и новое прозрение: «Красный конь» — о диктатуре пролетариата!..
Но, как бы то ни было, это произведение Петрова-Водкина действительно вызывало у многих ассоциации с предстоящими потрясениями: оно перестало быть картиной - превратилось в манифест. И главное тут - предчувствие: предстоит нечто грандиозное, ломающее судьбы и привычные устои.
Правда, к этому времени картину давно никто не видел — ещё в 1914-м её повезли на выставку в Европу, ну а потом началась Мировая война, и связь с устроителями выставки оборвалась. Впрочем, воспоминания о «Красном коне» были живы — советское правительство даже обещало приличные деньги тому, кто найдет полотно и вернёт на Родину.
Кстати, есть ещё одна работа Петрова-Водкина, которую считают пророческой. В первые годы советской власти, когда холста было не достать, Петров-Водкин на обратной стороне клеёнки нарисовал скудный революционный ужин: селёдку, четвертушку чёрного хлеба и две картофелины. «Это паёк блокадного времени!» - произнёс мастер, предвещая блокаду Ленинграда.
Что касается новой власти, то сын сапожника, автор картины «о диктатуре пролетариата», сделался для неё безусловно своим. И, не считая эпизода, когда Кузьму Сергеевича вместе с Пришвиным и Блоком чуть было не расстреляли по подозрению в причастности к левоэсеровскому бунту (дело кончилось двумя днями ареста), жаловаться на революцию ему не приходилось. Петров-Водкин занял ответственный пост в Ленинградском совете по делам искусств, сделался профессором Академии художеств и председателем правления Ленинградского союза художников. И продолжал писать в своём неповторимом стиле. Так, за пять лет до смерти Кузьма Петров-Водкин закончил картину «1919 год. Тревога» - на ней изображено жилище рабочего в городе, захваченном белогвардейцами. Герой сюжета тревожно всматривается в синие сумерки за окном, а за его спиной - притихшая семья. Трагизм сюжета усиливается изображением спящего в кроватке младенца. Полотно было написано в 1934-м и, как считают исследователи, «1919 год» назван лишь формально. Гениальный провидец Петров-Водкин уже тогда почувствовал раскручивающийся маховик сталинских репрессий и нарастающую тревогу в обществе.
Так случилось, что за несколько лет до смерти врачи запретили Кузьме Сергеевичу прикасаться к краскам. Ещё в 1920 году он заболел туберкулёзом, а к весне 1929-го болезнь приняла серьёзную форму. Художник пожелтел, осунулся, глаза его потускнели. Он постоянно кашлял и сердился — даже на свою обожаемую дочь. Из Ленинграда пришлось переселяться в Детское Село, на свежий воздух. Здесь же жили писатели: Алексей Толстой работал над «Петром I», Константин Федин — над «Братьями», Вячеслав Шишков — над «Угрюм-рекой». Почему-то с ними, в отличие от коллег-художников, Кузьме удалось по-настоящему сблизиться. По вечерам собирались они за чаем, читали друг другу свои произведения... Глядя на них, художник тоже взялся за перо и написал 20 рассказов, 12 пьес и 3 романа. Два романа Петров-Водкин отнёс в издательство, но его начинание «зарубил» Максим Горький. После критики сочинений почти все издательства закрыли двери перед Кузьмой Ивановичем.
А незадолго до смерти Петров-Водкин, наплевав на запрет врачей, снова взялся за кисти. «Я стал в шутку писать своих приятелей — Алёшу Толстого, Федина, Шишкова», — записал он. И чуть позже: «Ничего не выходит с Толстым. Я сажаю на задний стул Шишкова, а на передний - Белого, он держит в одной руке спички, а в другой папиросы. Я пишу, пишу и ничего не выходит. В один прекрасный день вместо Толстого, я думаю, не посадить ли мне Пушкина, что будет?» В конце концов групповой портрет стал таким: Пушкин, Белый и Петров-Водкин.
Этот яркий представитель символизма и постимпрессионизма умер в середине февраля 1939 года. Судьба отмерила ему всего 60 лет - но очень яркой и насыщенной жизни! Когда Кузьмы Сергеевича не стало, советская власть, вдруг осознав, что истоки его творчества лежат в иконописи, заметно охладела к его наследию. Только много лет спустя «Купание красного коня» было возвращено в СССР, а в 1961 году картина пережила второе рождение, снова войдя в моду. И с тех пор из неё уже не выходила.