ПРИКОСНОВЕНИЕ ДУШИ

Прикосновение Души
3 мая в 12:52

Тюремный доктор. Как немецкий врач стал «святым» для заключённых и каторжников России.
*************
Он умер в полной нищете, хотя при жизни был очень знаменит и как врач имел множество богатых и влиятельных пациентов. Он никогда не отказывал в помощи бедным, а всё своё состояние потратил на облегчение участи ссыльных и заключённых. Это его, доброго генерала, ставшего для арестантов ангелом-хранителем, описывал Достоевский в своём романе «Идиот». Неудивительно, что когда его хоронили, гроб до кладбища несли на руках, и за гробом шли 20 тысяч человек. Католическая церковь причислила доктора к лику блаженных, а в России он был единственным иноверцем, которого отпевали в православных храмах.
В романе Ф. М. Достоевского «Идиот» один из персонажей рассказывает другому:
«В Москве жил один «генерал», он всю свою жизнь таскался по острогам и по преступникам; каждая пересыльная партия в Сибирь знала заранее, что на Воробьёвых горах её посетит «старичок генерал».
Он делал свое дело в высшей степени серьёзно и набожно; он являлся, проходил по рядам ссыльных, которые окружали его, останавливался пред каждым, каждого расспрашивал о его нуждах, наставлений не читал почти никогда никому, звал их всех «голубчиками». Про преступление редко расспрашивал, разве выслушивал, если преступник сам начинал говорить.
Все преступники у него были на равной ноге, различия не было. Он говорил с ними как с братьями, но они сами стали считать его под конец за отца.
Если замечал какую-нибудь ссыльную женщину с ребёнком на руках, он подходил, ласкал ребёнка, пощёлкивал ему пальцами, чтобы тот засмеялся. ...
Так поступал он множество лет, до самой смерти; дошло до того, что его знали по всей России и по всей Сибири, то есть все преступники.
Мне рассказывал один бывший в Сибири, что он сам был свидетелем, как самые закоренелые преступники вспоминали про генерала...»
Этого генерала звали Фёдор Петрович Гааз, при жизни названный людьми «святым доктором». Человек бесконечной доброты. Немец по происхождению, он большую часть своей жизни прожил в России. Приехал сюда в качестве личного врача одной из русских семей, и остался на всю жизнь.
Он появился на свет на 19 лет раньше Пушкина, ушёл на 16 лет позже и никогда с ним не пересекался, хотя мог бы это сделать в Москве, где жил с 1806 года, будучи увлечён туда семейством Репниных за неплохое жалование, когда вылечил свою ровесницу, 26-летнюю княгиню Репнину от «мучительной болезни глаз» - с ней никто не мог справиться. Был он к тому времени выпускником сразу двух университетов (Иены и Геттингена - изучал философию, математику и медицину) и, будучи рождённым в Германии в зажиточной семье, тем не менее принял предложение Репниных и отправился в далёкую страну Россию.
Там Фридрих Йозеф Хааз (которого на русский манер стали звать Фёдором Петровичем Гаазом) быстро выучил русский язык вдобавок к своим латыни, греческому и французскому, стал заниматься врачебной практикой и очень быстро сделался популярным доктором - офтальмологом, известным тем, что вылечивал то, что не могли другие. К нему обращались самые известные люди столицы, лечились у него и князь Барятинский, и князь Голицын, и писатель Тургенев. Гааз оказывал помощь уже тяжело больному Гоголю. А когда ему было всего 27 лет, он стал главным врачом московского госпиталя имени императора Павла (первой публичной больницы России) - на эту должность его определила сама императрица Мария Фёдоровна. В последующие годы доктор Гааз ездил на Кавказ, где изучал и исследовал минеральные источники, а во время Отечественной войны 1812 года работал хирургом в армии Кутузова.
Вернувшись с войны, жизнь доктора Гааза потекла в обычном русле. А жил он, надо сказать, неплохо: был вполне обеспеченным человеком, купил себе большой дом на Кузнецком мосту да подмосковное поместье с готической усадьбой, где построил суконный заводик. И, возможно, быть бы ему одним из многих успешных столичных докторов, о котором, скорее всего, по прошествии лет мало кто вспоминал бы, но случилось так, что он выбрал другой путь - путь служения людям и полностью, со временем, ушёл в это служение, растратив для всех нуждающихся, для «благотворения», всё, что накопил.
А началось всё с того, что в 1829 году в Москве открылся Попечительный Комитет о тюрьмах, и московский генерал-губернатор князь Голицын призвал доктора Гааза войти в состав Комитета. Тогда же он стал и главным врачом московских тюрем - и с этого момента жизнь и деятельность доктора решительно поменялась: он увидел настоящий «ад на земле». Отныне участь арестантов стала волновать его настолько, что он постепенно прекратил свою врачебную практику, и совершенно забывая себя, отдавал всё своё время и все свои силы на то, чтобы облегчить участь арестантов и ссыльных. Вот что писал тюремный доктор: «Если и был ад на земле, то это были московские тюрьмы и пересылка. Смешение полов, невинных и осужденных, беглых и преступников, разлученные семьи, в холоде, в грязи, без различения тех, кто болен и кто здоров, в толпах, ибо были нарушены все нормы общежития, в насилии, в существовании почти животном и, самое главное, - без права на милосердие, на помощь, на хотя бы ничтожное внимание к тебе».
Доктор Гааз не преувеличивал - тюрьмы в России того времени действительно представляли собой печальное зрелище. Арестантов содержали в полутёмных, сырых, холодных и грязных тюремных помещениях, которые всегда были переполнены. Ни возраст, ни тяжесть преступления не учитывались, поэтому вместе содержались и те, кто был, к примеру, посажен в тюрьму за долги, и те, кто совершил тяжкие преступления, а также вёл асоциальный образ жизни.
Питание в тюрьмах было плохое, а врачебная помощь и вовсе почти отсутствовала. Кроме того, люди содержались в условиях жестокого отношения к ним: их приковывали к тяжёлым стульям, помещали в колодки, надевали на них ошейники со спицами, которые лишали возможности ложиться. При отправке ссыльных в Сибирь арестантов, скованных попарно, закрепляли на железном пруте - его продевали сквозь наручники. При этом не учитывалась разница ни в росте, ни в силе, ни в здоровье, ни в роде вины. На каждом таком пруте было от 8 до 12 человек, и двигались они между этапными пунктами день и ночь, таща за собою ослабевших в дороге, больных и даже мёртвых. Случалось, до места назначения доходила лишь одна треть от первоначальной партии заключённых.
«Топочась около прута, наступая друг на друга, натирая затекавшие руки наручнями, железо которых невыносимо накалялось под лучами степного солнца и леденило зимою, причиняя раны и отморожения, ссыльные не были спускаемы с прута и на этапном пункте без крайней к тому нужды», — писал юрист и общественный деятель Анатолий Кони.
Доктор Гааз все эти страдания арестантов воспринял всей душой. Казалось бы, зачем нужно было преуспевающему врачу принимать так близко к сердцу проблемы людей, которые были далеки от его собственных нравственных установок? Зачем было их жалеть – ведь они были преступниками? Но дело в том, что он в любом человеке видел прежде всего человека, и даже - в отверженном. В итоге 23 года своей жизни он потратил на то, что изо дня в день он боролся с государственной жестокостью, которая превращала наказание людей в муку.
Прежде всего Гааз стал бороться против этих прутьев, на которые «нанизывали» несчастных арестантов. Князь Голицын поддерживал его в этом, и вскоре ссыльным было разрешено передвигаться только в кандалах, без прута. Но и эти кандалы были тяжёлые - они весили без малого пуд – 16 килограмм, и доктор Гааз добился замены прежних пудовых кандалов на облегченные, которые были легче наполовину и имели кожаные подкладки, хоть как-то защищавшие тело от соприкосновения с металлом. Эти вериги доктор Гааз разработал сам и сам на себе испытал.
По его инициативе в кандалы перестали заковывать стариков, а заболевших освобождали от них на время болезни.
На свои собственные средства доктор Гааз снабжал лекарствами тех больных, которым не помогали родственники, а также добился открытия больницы и школы для детей заключённых. Кроме прочего он собирал для арестантов одежду, холстину на обмотки и портянки, тёплые вещи, а также духовную литературу. Доктор считал, чтомногие из преступников стали таковыми в результате отсутствия у них религиозного и нравственного самосознания. Поэтому всегда среди вещей были книги религиозного просвещения и азбуки, чтобы неграмотные и дети арестантов могли обучаться. Всё это доктор Гааз раздавал перед отправкой этапа на каторгу или отправлял за свой счёт в Сибирь.
Чтобы беглые каторжники выделялись среди простого мирного люда, ещё с петровских времён пересыльным клеймили лица, выбривали половину головы и вырывали ноздри. Последняя пытка не исключалась даже для женщин и продолжалась до указа императрицы Елизаветы в 1754 году. Для мужчин-узников «урезание ноздрей» было обязательным до 1817 года, а клейма и бритьё голов практиковались ещё полвека. Так, бритьём половины головы метили каторжников - и мужчин, и женщин, чтобы в случае побега сразу было видно, что он ссыльный. Давали особую примету. Каторжникам выбривали либо левую либо правую половину головы, в зависимости от тяжести преступления. «Под чистую» брили только бессрочных каторжников, так что смысла выбриваться полностью беглому не имелось никакого — примут за бессрочного и сдадут. Со всем этим доктор Гааз тоже пытался бороться, но добился лишь того, что бритьё половины головы отменили женщинам.
А как страстно он ходатайствовал за тех, кто, по его мнению, был осуждён невинно или заслуживал особого милосердия! В таких случаях он не останавливался ни перед чем: спорил с митрополитом Филаретом, писал письма императору Николаю и прусскому королю, брату императрицы Александры Фёдоровны, а однажды, при посещении государем тюремного замка, умоляя о прощении 70-летнего старика, предназначенного к отсылке в Сибирь и задержанного им по болезни и дряхлости в Москве, не хотел вставать с колен, пока растроганный император не помиловал того.
Доктор присутствовал при отправлении практически каждой партии арестантов из Москвы - следил за их питанием и гигиеной, нормы которой разработал, лечил, если было возможно, а при необходимости оставлял подлечиться в Москве. Конечно, высокое начальство протестовало против этого, но Гааз старался не обращать внимания и всегда утешал тех, кто был болен, слаб или просто нуждался в душевном утешении. Он привозил арестантам припасы в дорогу, благословлял, а иногда и шагал с партией ссыльных несколько вёрст. Неспроста они прозвали его «святым доктором».
Когда все средства для помощи ссыльным и каторжникам иссякли, Гааз продал своё имение, а сам жил в небольшой квартирке при больнице - среди книг и инструментов. Здесь же консультировал приходивших к нему по утрам больных, снабжал их бесплатно лекарствами, делился с ними своими последними скудными средствами. Популярность его среди населения Москвы была огромной. Он жил в полном одиночестве, весь преданный своему делу, не отступая ни пред трудом, ни пред насмешками, ни перед канцелярскими придирками сослуживцев. При этом у него никогда не было своей семьи, так как он считал, что у него просто не хватит времени на всех тех, кому была нужна его помощь.
Высокий, с добрыми и вдумчивыми голубыми глазами, в поношенном платье и заштопанных чулках, он был вечно в движении - до тех пор, пока болезнь не сломила его. В 73 года у него началось гнойно-некротическое воспаление кожи, но даже тогда доктор не жаловался, а искал тех, кому было хуже, чем ему, чтобы вновь и вновь помогать, врачевать, защищать... Он скончался 16 августа 1853 года, похоронили его за казённый счёт, а вслед за гробом с телом доктора Гааза шли скорбящие по нему люди числом не менее 20 тысяч человек. На ограде его могилы до сих пор висят созданные им облегчённые кандалы, а на табличке выгравированы слова, ставшие смыслом его жизни: «Спешите делать добро!».