Ирина

Ирина
26 ноября 2019

ДОЧЕНЬКА

Наверное, ей просто надо, чтобы я была рядом, и чтобы слышать мой голос.

Она сейчас лежит в своей кроватке, спит — маленькая, беспомощная, трогательная такая. У нее сморщенное личико и плотно сомкнутые припухшие веки с редкими слипшимися ресничками. Иногда она вздрагивает во сне и причмокивает губами. Наверное, снится что-нибудь. Интересно, что она видит во сне? Что там происходит, в ее голове? Жаль, что она не может рассказать.

Одеяло сползло набок, высунулась наружу коленка — надо бы поправить, чтоб не замерзла. Но я не успеваю — завозилась, проснулась! Я спешу к ней. Она открывает глаза и пытается их сфокусировать на предмете, то есть на мне. Глаза такие прозрачные, голубые, отрешенные, словно она все еще не до конца в этом мире. Но вот собралась, зацепилась взглядом, увидела меня, заулыбалась беззубым ртом. Боже, какая нежность! Выпростала из-под одеяла руку, ухватила меня за палец. Говорить не может, зато улыба-а-а-ется! Узнала меня, узнала…

— Доброе утро, моя хорошая. Доброе утро.

Так, первым делом надо поменять памперс. Я откидываю одеяло и сноровисто совершаю все, что положено: подстелить клееночку, снять, выбросить, помыть, протереть, обработать детской присыпкой, надеть новый памперс.

— А вот вечером папочка наш вернется, в ванну тебя отнесет, купаться будем! — говорю ей. Она не понимает, но улыбается. — Давай расчешемся, что ли?

Снимаю с нее косынку, глажу по головенке, почти лысой, с редкими волосиками. Черепушка гладкая, теплая такая… Беру мягкую щеточку и осторожно расчесываю, хотя что тут чесать? Скорее, это массаж. Но ей нравится, она любит этот ритуал «расчесывания».

Затем я протираю ее лицо и ладошки влажной салфеткой. Салфетка пахнет ромашками, и она теперь тоже источает аромат летнего луга. Кожа у нее часто сохнет и шелушится, поэтому я покупаю «Джонсонз бэби» и делаю ей масляный массаж, утром и вечером. Кожа сразу радуется, расправляется и начинает блестеть.

— Вот, другое дело! — сообщаю я, закрывая бутылочку. — А сейчас кушать будем. Хочешь ведь кушать?

Она никак не реагирует, да я и не жду ответа. Иду на кухню, овсяная кашка уже сварена, я добавляю протертое яблоко, накладываю в чашку и несу ее в комнату.

— Давай повяжем слюнявчик, и я тебя покормлю, — предлагаю я.

Она вырывается, крутит головой, сердито гукает — не любит слюнявчик почему-то.

— Тихо! Не капризничай! Это для гигиены! — строго говорю я. — Есть такое слово — надо!

Она смиряется и дает повязать слюнявчик. Я беру ложку и начинаю ее кормить. Это мероприятие требует терпения: ест она медленно, набирает в рот — и надолго замирает, а иногда забывается и открывает рот, так и не сглотнув, и тогда кашка вытекает на слюнявчик. Я подбираю ее салфеткой, чтобы не размазывалась дальше. Сегодня у нее хороший аппетит, кашка съедена вся. А то, бывает, приходится уговаривать: «За маму, за папу, за серую собачку…».

— Молодец, умничка, — хвалю ее я. — А теперь — морсик. Ты же любишь морсик?

Я ловко сую ей в рот трубочку — специальная кружка с крышкой и трубочкой, очень удобно. Она сосет, жмурится от удовольствия. Морсик я варила сама, он клюквенный и очень вкусный. Я смотрю, как она увлеченно пьет, и мне хорошо. Умылись, поели, попили — все отлично, день начался. Сегодня она — редкий случай! — спокойно спала всю ночь, мне ни разу не пришлось вставать к ней. Подарок судьбы, можно сказать.

— Я займусь делами, а ты полежишь спокойно, ладно? — прошу я.

Часа два я совершаю привычные действия — загрузила белье в стирку, убралась немного, поставила вариться супчик для всего благородного семейства. Пару раз заглянула в комнату — лежит, пялится в потолок, пузыри пускает. Маленькая моя…

Телефон затренькал. Звонит моя сестрица.

— Ну, как там наше чудо?

— Чудесит, — отвечаю. — Поспала хорошо, покушала, что еще человеку для счастья надо?

— А я ей чепчик сшила, — говорит. — Хороший такой чепчик, фланелевый. С рюшечками. Чтобы голова не мерзла. Приеду, привезу.

— Давай, приезжай. Мы гостям всегда рады. Ну, пока.

Тут же еще звонок — муж мой Михаил, спрашивает, что из продуктов купить. Выдала инструкции, вернулась к делам.

Вдруг слышу — звуки какие-то. Кинулась к ней — лежит, плачет.

— Ну что, что такое случилось? — спрашиваю я. — Ну все, все, тихо, я тут, я с тобой. Давай вытрем слезки, все у нас хорошо. Я тебя люблю.

Она постепенно утихает, только всхлипывает тихонько.

— Давай я тебе книжку почитаю?

Достаю книжку, это стихи. Начинаю читать — негромко, с выражением. Лежит, притихла… Слушает, как будто все понимает. Хотя что она там может понимать? Пялится в потолок бессмысленным взором младенца. Наверное, ей просто надо, чтобы я была рядом, и чтобы слышать мой голос. Поэтому я читаю стихи.

Нас двое, я и она.

Когда-то, много-много лет назад, нас тоже было двое — я и она. Только это я лежала в кроватке, пускала пузыри, улыбалась беззубым ртом и хватала ее за палец. А она кормила меня кашкой, поила морсиком и читала книжки. Я этого не помню, но знаю, что так и было, мне рассказывали. Только вот памперсов, «Джонсонз бэби» и стиральных машин тогда не было, так что ей было труднее. Но она как-то справлялась. Справлюсь и я.

Она повернула голову, смотрит на меня, шевелит губами.

— Что такое? — я откладываю книжку и иду к ней. — Ты тут как, сухая?

Проверяю памперс — там все нормально, но она силится, тужится, по лицу пробегают волны, губы напряженно шевелятся. Наверное, когда-то я точно так же пыталась непослушными губами сложить свое первое слово. Она словно силится что-то сказать, хотя уже давно не разговаривает и ничего не понимает. Преклонный возраст, атеросклероз, мышечная атрофия, старческая деменция, впадение в детство. Маленькое сморщенное личико, неосмысленный взгляд… младенец.

Я наклоняюсь над ней.

— Что, моя дорогая, что?

И слышу едва различимый шепот:

— До-чень-ка…

Ну вот, а я «деменция», «деменция»… Теперь моя очередь плакать.

— Мамочка…

Эльфика