:) Умер не от инфаркта — от боли:
Батыр Шукенов, которого не спасли ни сцена, ни любовь
Иногда кажется, что смерть приходит к тем, кто уже выгорел. Кто сдался, у кого нет сил, кто давно живёт не по зову, а по инерции.
Но Батырхан Шукенов не был таким. Он не дотянул до старости, но точно не доживал.
Он всё ещё пел, репетировал, записывал альбом. И умер не в тишине — а в процессе.
Мне до сих пор трудно смириться: как можно уйти в сорок с хвостиком, посреди жизни, с нереализованной «Осенью» в кармане, когда твой сын подросток, а сердце, которое казалось железным, просто берёт — и выключается?
Батыр был не просто голосом «А-Студио». Он был её нервом. Сдержанным, интеллигентным, не скандальным — но центральным. Без него песня не пела, а звучала как фон. Без него — группа перестала быть тем, чем она была при Пугачёвой.
Ирония в том, что он сам первый ушёл. Не их выгнали, не кто-то вытеснил. Он встал — и ушёл. Тихо. Солидно. Слова «раздражение», «амбиции», «ссора» — не про него. Официально всё выглядело культурно: «хотелось новых форм», «нужен был сольный путь». Но если копнуть глубже — там, как всегда, боль.
Боль — не только творческая. Настоящая. Семейная. Та, о которой он сам почти никогда не говорил.
В двухтысячном у него умирает ребёнок. Сорок дней. Крошечная жизнь, которая не выдержала инфекции. И отец, который не выдержал это внутри.
Я знаю, как это чувствуется. Даже если ты не говоришь об этом вслух — это всё равно вытравливает тебя изнутри. Ты продолжаешь улыбаться. Давать интервью. Писать «Немного слёз и моей любви». Но при этом каждое утро просыпаешься с пустым местом внутри грудной клетки.
Уход из «А-Студио» мог быть актом спасения. От себя прошлого. От окружения, где ты был «всеобщим». От рамки, где нельзя горевать. Когда в группе, ты — часть механизма. А когда ты горюешь — механизм ломается. И он ушёл. Может, именно тогда и начался настоящий Батыр.
Батыр и Катя. История, о которой никто не кричал
Когда говорят «20 лет вместе», мы представляем себе крепкий, оформленный, штампованный союз. Дом, свадьба, дети, отчество. Всё по инструкции. У Батыра было иначе. Он прожил жизнь с женщиной, с которой не делал селфи в ЗАГСе. Не катался по ток-шоу. Не устраивал интервью «у нас всё сложно». Он просто был рядом. И не уходил — даже когда уходили.
Екатерина Шелякова. Рига. Простая девушка из зала на концерте. Так начинаются почти все песни про любовь — и так же они редко заканчиваются. Они не планировали венчаться, не мечтали о пышной свадьбе. Им просто было хорошо друг с другом. До тех пор, пока не случилось то, чего не должно случаться с родителями.
Младенец. Сорок дней. Смерть.
Вот скажи — как после этого встать? Как жить, если ты уже выбрал имя, держал на руках, и вдруг — всё? Батыр не говорил об этом. Никогда. Всё, что мы знаем — от друзей. От той самой Аллы Медведевой, басистки, которая делилась счастьем беременной подруги и через месяц хоронила чужого ребёнка как своего.
Ходили слухи, что именно эта потеря стала последним гвоздём в крышку «А-Студио» для Батыра. Он не выдержал не группу — а обстоятельств. Музыка — это ведь не всегда утешение. Иногда она становится глухим фоном к собственному крику. Алла Пугачёва тогда якобы вмешалась. Говорят, она уговаривала его не бросать всё. Спасала. Дружба у них была настоящая, почти материнская. Она видела в нём не просто талант, а человека, который слишком тонко чувствует, чтобы остаться без кожи.
И он остался. Не в группе — в музыке. В жизни. Они с Катей попробовали снова. Через два года у них родился сын — Максут. И это был свет. Батыр тогда уже ушёл в сольный проект. Спокойный. Чистый. Лиричный. Он снова стал петь — но теперь это был не крик, а разговор. Слушай «Белую реку» — и ты поймёшь, о чём я.
Катя, говорят, всё взяла на себя. Быт, ребёнка, дом. Он уходил в студию, она — в реальность. И, возможно, именно тогда между ними начало рваться то, что когда-то казалось прочным. Не сразу. Без скандала. Без крика. Просто по-женски — от усталости. По-мужски — от невозможности всё починить.
Она вернулась в Прибалтику, потом — в США. Он остался работать в Казахстане, летал в Москву, устраивал гастроли. Но сына не бросил. И её тоже. Они не были вместе, но были семьёй. Говорили о них, как о «гостевом браке». Он приезжал. Она ждала. Максут — рос.
И ты смотришь на всё это — и понимаешь: никакие свадьбы, кольца, статусы не значат ровным счётом ничего, если в финале у тебя остаётся человек, который плачет на твоих похоронах, судится за твои песни, и всё ещё зовёт тебя «мой».
Батыр потом женился ещё раз. На молодой. Айгерим. Петербург. 30 лет ей, ему — за 45. Брак продлился недолго. То ли не совпали, то ли возраст сделал своё. Быстро распались, как будто и не было. И всё снова вернулось к Екатерине.
Она — та, с кем он прожил жизнь. И та, с кем он её недожил.
Последняя нота Батыра. И она звучала не громко — а точно
Смерть не всегда приходит с больницей. Иногда она подкрадывается в репетиционной комнате. Между дублем. Между сценой и студией. Так ушёл Батыр. Не в кровати, не на старости. А в костюме, с микрофоном, в ритме, на вдохе.
Он участвовал в шоу «Один в один». Согласился, хотя был уставшим, занят альбомом «Осень», недоспал, недоел. Слово «перелёты» стало в его графике не существительным, а диагнозом. Он уже чувствовал — что-то не так. Сердце не прощало темп.
Но Батыр не жаловался. Никогда. Даже за день до финала — записал песню. Подарок к 8 Марта. Называл её «гимном любви». Это была его последняя официальная работа.
А потом — всё.
28 апреля 2015 года. Инфаркт. Без громкого «до свидания». Без последних интервью. Просто — точка. Красивая. Страшная. Неожиданная. И навсегда.
Тысячи людей в Алма-Ате. Сотни в Москве. Все — со свечами, цветами, фотографиями. Кто-то принёс винил. Кто-то — ксерокопию первого альбома. Кто-то просто стоял, не веря, что человек, голос которого был их юностью, теперь молчит.
Сложнее всего было Максуту. Ему — 13. А папа умирает. Не болеет, не стареет — а просто уходит. Раз — и всё. И ты вдруг не мальчик, а мужчина. Потому что в один день тебе нужно понять: всё, что у тебя осталось — это песни. И память.
Катя тем временем боролась за выживание. В прямом смысле. Дом в США был в ипотеке. Батыр не успел погасить. Начались суды. В России — пыталась добиться отчислений за песни. Только представь: ты хранишь его вещи, ребёнок каждый день спрашивает о папе, а ты в это время ходишь по юристам, пишешь письма, бьёшься за авторские права, как за воздух.
И всё равно — выстояли. Фонд имени Шукенова помог. Друзья подключились. Песни начали приносить доход. Максут поступил в университет во Флориде. А в память о папе — в День его рождения устроили флешмоб. Со всего мира люди писали: «Батыр, ты с нами». И он был. Он есть.
Знаешь, почему он остался в памяти? Потому что не играл никого. Ни героя, ни звезду, ни скандалиста. Он просто был собой. Искренним. Молчаливым. Глубоким. Его не обсуждали в жёлтых шоу. Он не танцевал на корпоративах за гонорар. Он просто выходил — и пел. Как будто для одного. Но этого одного всегда было много.
Сейчас его студия в Москве сдаётся, и деньги уходят на счёт сына. Так Батыр продолжает быть папой — даже после смерти.
Бывают артисты. А бывают — люди. Он был человеком. В полном смысле. Без позы. Без лишнего. С музыкой внутри. Сдержан, как джаз. Точный, как нота. Ушёл — как финал баллады. Ровно. И навсегда.
войдите, используя
или форму авторизации