Максим

Максим Максимов
5 июля в 17:43

«Персиковый источник» прочно вошел в духовный мир старого Китая именно потому, что оказался гениальным художественным воплощением темы ухода, важнейшей для каждого китайского интеллектуала. Следует подчеркнуть, что авторами утопий ухода, как правило, являются поэты. На протяжении всей жизни Шэнь Цунвэнь стремился в своей прозе достичь выразительности, граничащей с поэзией. В 1941 году в одной из лекций он говорил: «Любой вид искусства позволяет автору передавать лиризм, свойственный поэзии, и проза не является исключением. Знание поэзии заставляет автора развивать особую чувствительность к стилистическим инструментам, чуткость в выборе языковых средств и умение в сценах, описывающих будничные радости и горести, удачи и потери, воссоздавать то, что именуется жизнью. Когда поэтические по своей сути размышления о человеческой жизни становятся движущей силой прозы, это непременно влечет за собой углубление смысла».

Рассказы Шэнь Цунвэня о Западной Хунани скорее не проза, а поэзия. Они кажутся прозрачными, не содержащими скрытого смысла, как вода в реке, как тихий звон разбивающейся яшмы в шелесте бамбука, однако их структура достаточно сложна. В произведениях сборника звучат лирические напевы. Поет природа — птицы, насекомые, вода. Молодые люди песней объясняются в любви, песня определяет выбор девушкой будущего супруга. «Неумение петь для мужчины считалось позором. А женщине, не умевшей петь, нечего было и мечтать о хорошем муже. Открыть сердце любимому помогали не деньги, не внешность, не знатное происхождение и не притворство. Сделать это могла только искренняя, наполненная страстью песня» («Лунчжу»). Кажется, между музыкой людей и музыкой природы нет противоречий, все сливается в единую мелодию жизни, гармонии человека с окружающим миром. И даже такой пронзительный рассказ, как «Цяосю и Дуншэн», построенный на постоянном возвращении к мотиву смерти — гибели матери героини, которую односельчане, следуя традиции, утопили в реке, заканчивается поэтичной, исполненной музыкальности фразой: «Ничто не вечно, лишь одно незыблемо, несмотря на всю непрочность этого мира: то, на что смотрела своими яркими, нежными, все прощающими глазами молодая вдова, так любившая жизнь, — нежная тишина вечерних сумерек и отражение облаков и звезд в воде, разбитое двумя веслами».

В пространстве произведений Шэнь Цунвэня почти все элементы утопии Тао Юаньмина меняют свои значения на противоположные — уход нередко становится исходом, идиллия оборачивается трагедией. Это своего рода двойная игра, противоход «естественному» развитию сюжета. Шэнь Цунвэнь, предпринимая вслед за Тао Юаньмином символическое «рождение вспять», возвращение к утраченной неиспорченности мира, подвигает читателя сразу же отправиться в обратный путь и осознать невозможность, даже опасность таких иллюзий.

Упор на связь произведений с существовавшей многие века традицией не случаен, хотя, возможно, и утомителен. Знакомство с прозой Шэнь Цунвэня не может вас, как и исследователей, не убедить в том, что главная особенность мастера — ярко выраженная китайскость того, как и о чем он пишет. В его произведениях Западная Хунань сама становится персонажем: романтический взгляд и тонкий юмор реалиста помогают Шэнь Цунвэню создать яркие чувственные образы пышной южной природы и описать особый, близкий к первозданному, ритм жизни затерянных в горах поселений ханьцев и коренных малочисленных народов туцзя и мяо со всеми местными обычаями и табу. Писатель делает это с этнографической точностью и в то же время с абсолютной естественностью.

На выбор тем произведений, характеров героев и стиль повествования Шэнь Цунвэня оказал влияние не только Тао Юаньмин. Со всей очевидностью можно говорить о наследовании традиций китайского классического романа (особенно романа Ши Найаня «Речные заводи»); классической прозы малых форм эпох Тан и Цин (прежде всего Пу Сунлина); даосского философа IV–III вв. до н. э. Чжуан-цзы, историка I–II вв. до н. э. Сыма Цяня. На творчество писателя оказали заметное влияние и буддийские сказки Джатаки индийского происхождения (см. «Лунчжу» и «Красавица Шаньто»).

К счастью, для российского (шире — западного) читателя китайскость произведений Шэнь Цунвэня не представляется непреодолимым препятствием к их пониманию.