Намедни утром я проснулась рано,
таскала все берёзовы дрова
да затопила наконец-то баню.
В предбаннике разделась догола —
и убрала цинкованную шайку
(лежала сверху тут, мозоля глаз).
Ты мне разлечься, шайка, не мешай-ка,
теперь тут ляжет мой изрядный таз!
Я поддала на камни и железо,
горячий пар ударил в потолок —
и я наверх стремительно полезла
и заняла собою весь полок.
В каком-то смысле я лежу напрасно,
хотя от жара стало веселей.
Меня, такую, написать бы маслом,
да нету Тициана на селе.
Теперь картина в деревнях иная,
у женских тел совсем не тот масштаб.
Поизмельчали русские Данаи,
совсем не стало живописных баб.
Вредна природе нашей сухощавость,
у наших женщин должен быть обхват.
Вот и лежу, маленько опасаясь,
как бы случайно мне не похудать.
А полежавши, веники хватаю
(на зиму я их запасла до ста) —
и до изнеможения стегаю
вполне определённые места.
Мой веник разлетается капризно,
беру другой — и тот летит вослед.
Какой-то приступ садомазохизма.
(Как мне учёный говорил сосед).
И тут в пылу неистовых движений,
в парном угаре банного тепла
я ощутила вдруг прикосновенье
того, с кем эти веники рвала.
Деревенское ню или Баба в бане.
войдите, используя
или форму авторизации