Наталия

Наталия
26 марта 2015

просто так.

Длинная вереница людей, проходя мимо стойки, буднично делала свой выбор. Время было обеденным, подносы — обыденно-невзрачными, меню с ценником — как положено, под стеклом, для всеобщего ознакомления. — Душновато, надо сказать. И вечно здесь толчея. — А если не хватит, — нервничал худощавый человек, и все кусал губы, — я хотел пораньше занять… Как думаете, достанется? — Да полноте, не волнуйтесь — здесь всего с избытком… Смотрите-ка, новый плакат. — Этот, что ли? Да это не новый — чуть не с рождения здесь болтается. — «ЧЕЛОВЕК ЕСТЬ ТО, ЧТО ОН ЕСТ». Это кто ж такое сказать удумал? Заратустра, что ли? — Этот, как его… не то индиец, не то индеец. — Библию читать надо. Библию. — Вы сами-то читали? Уж не вводите очередь в заблуждение — это не оттуда. — Кто вы такая, чтобы меня экзаменовать, что я читал, что не читал? Интеллектуальная схватка грозила перейти в потасовку, но в разговор вмешалась молоденькая беременная дамочка. — Ой, там проворные молодые люди норовят без очереди пролезть, — затараторила она. — Я, в моем положении, и то не лезу вперед, хотя имею полное моральное право. Да сделайте же что-нибудь, — обратилась она к худощавому, и для убедительности дернула его за пуговицу пиджака. — Проследите, чтобы все отпускалось в порядке очереди. — Да, я, пожалуй, соглашусь, а то и в самом деле не достанется, — ответил он, и стал протискиваться между подносами и стойкой по многочисленным безропотным ногам. У окошечка раздачи он, с чувством исполнения важнейшей миссии, принялся следить за порядком. И место для контроля, надо сказать, выбрано было превосходное, так что и видно и слышно все и вся — великолепно. — Мне, пожалуйста, рагу из чувственных излишеств с изнеженными филейками, коктейль из вечерних туалетов, небольшой кусочек солнца и два облачка, если свежие. — Обижаете, гражданочка, только сегодня завезли. Следующий! Что для вас? — Две порции ума под философским соусом, а на десерт — что-нибудь экзотическое. — О, могу порекомендовать суфле из радужных иллюзий. — Нет-нет, это не для меня — лучше сто пятьдесят грамм абсурда со льдом. — Следующий… — Мне отбивную из врагов, паштет из натуральных ругательств и бутылку забывчивости. — Должна Вас предупредить — сорок градусов злости. — Годится. Сдачи не надо. — Мне, пожалуйста, винегрет из приключений, свиной разгуляйчик, а на гарнир — супружество по расчету… Что? Нет, материнства пока не надо. Лучше два газированных пистолета. Люди с подносами, полными избранных яств, отходили от стойки, насыщались, улыбались или хмурились, ворчали, сплетничали, завидовали, досадовали на опрометчивость выбора. Они знали, что этот выбор можно сделать только однажды. Только однажды. Заново занять очередь никому еще не удавалось — просто не находили ее конца. Юноша с тонкими пальцами музыканта за бифштекс из «Мерседеса» всмятку отсчитал десяток лет свободы. Туманная блондинка за уху из наркотической стерляди заплатила звонким здоровьем будущих детей, — да все это события обыденные, никого не могущие удивить. Однако случилось в этот день нечто, действительно всех потрясшее, а именно: когда подошла очередь нашего худощавого, то повел он себя, прямо скажем, странно. Выставил он не один, а сразу три подноса — видно, не на шутку разыгрался аппетит. — Мне пудинг из нарочитой учтивости приправьте хамовитыми критиканчиками, рагу из пунктуальности подайте с тушеной необязательностью по-флотски, салат беззлобия соедините с кулачками по-хулигански, и еще ассорти из выхолощенного свободомыслия, только густо приправьте толченым краснокоричневым перцем, и еще тонкими ломтиками порежьте свежемороженые диктатурчики. Когда на его подносах уже не оставалось места, он смущенно прибавил, переминаясь с ноги на ногу: — Да, простите, чуть не забыл: еще маленький кусочек Бога. — Что? — оторопело выдохнула очередь. — Бога, — повторил худощавый, — маленький кусочек. — Какая наглость! — завопили одни. — Кощунство! — завыли другие. — Успокойтесь, граждане, прошу соблюдать тишину. Видите ли, уважаемый, — протянул задумчивый голос из-за стойки, — как бы вам объяснить… — Что, нельзя Бога? — Можно… но только Бога. Одного Бога, понимаете? И ничего к Нему впридачу. Ничего. Худощавый задумался на несколько долгих минут. — Я согласен. — На что? — спросил его голос из-за стойки. — Я отказываюсь от всего этого, — худощавый указал на подносы. — Это безобразие, — завопила очередь. — Кому это нужно? Кто станет это есть? — Вы прежде оплатите это, — кассир протянул ему длинный чек. — Да-да, я сейчас… — Идиот, — произнес кто-то шепотом. — Если вы колеблетесь, то, пожалуй, не надо. Вы хорошо подумали? — Нет, я не думал… но всего этого я уже более не хочу. Подносы вмиг опустели и исчезли — все три. Очередь притихла, как будто перестала воспринимать происходящее. — Сложите на груди крестообразно руки, внятно произнесите свое имя, откройте уста. Очередь не поняла, да и не могла понять, что происходит. Она не ведала, что вершится Божественное Таинство, и что вершит Его Сам Господь, отдающий Себя. — Тело Христово примите. Источника бессмертного вкусите, — пели Ангелы. — Симеон, — назвал себя худощавый, будто впервые обретший имя. Таинство свершилось. Очередь очнулась, заволновалась, взбунтовалась, взревела, заголосила, обезумела, разъярилась. Но не оттого что ей открылась невероятная, немыслимая возможность возжаждать Бога, — нет и тысячу раз нет. Она возненавидела все содержимое своих подносов, все разнообразие наименований блюд. Но отказаться от бренной пищи не было ни сил, ни желания, и потому всю ненависть свою она перенесла на него, да-да, на бедного Симеона. — Кощунник!!! — вопила толпа. Его пригвоздили к позорному столбу под плакатом «ЧЕЛОВЕК ЕСТЬ ТО, ЧТО ОН ЕСТ». Взгляд его был тих и светел. Он улыбался неведомо кому, быть может, младенцу во чреве беременной дамочки, который что есть сил колотил кулачками, протестуя против безумия этого мира.