Николай

Николай Кузнецов
23 апреля в 11:09

Как погиб и где похоронен знаменитый донской атаман Степан Разин.
Казнь Степана Разина. Художник Степан Филиппович.
Второго июня 1671 года отряд донских казаков во главе с войсковым атаманом Корнилой Яковлевым доставил в Москву плененного еще 14 апреля в донском Кагальницком городке атамана голытьбы Степана Тимофеевича Разина. Проехав по улицам столицы, в десятом часу утра телега с Разиным и его братом направилась к Земскому приказу: к боярам, окольничьим, думным дворянам и думным дьякам на пытки и допрос.
С четырех утра до четырех вечера ежедневно заседали бояре, истязая Степана. Для начала палач и его помощник, схватив Разина, связали ему руки за спиной и на веревке резко подняли на дыбу. Помощник палачей сноровисто скрутил Степану ноги и повис на них. Раздался отвратительный трест растягивающихся и рвущихся сухожилий. Степан молчал, лишь болью свело запекшиеся губы, да мелкий пот покрыл лоб. Палач, удивленный стойкостью атамана, схватил ременный кнут толщиной в палец и начал с оттяжкой и придыханием бить по напряженной спине атамана.
Поляк Яков Рейтенфельс, бывший свидетелем казни Степана Разина, с вынужденным восхищением писал: “Тело его уже было изъявлено так, что удары кнута падали на обнаженные кости, а он все-таки пренебрегал ими, что не только не кричал, но даже не стонал”. (Алпатов М. Русская историческая мысль и Западная Европа. ХУП-первая четверть ХУШ вв. М.,1975. С.194).
Пытки продолжались. Боярин Юрий Долгоруков, заглянув в опросник, составленный накануне царем Алексеем Михайловичем, задал Разину вопрос:
- За што князя Ивана Прозоровского и дьяков побил и какая шуба? Степан еле заметно усмехнулся: говорил же князю Ивану, что шуба соболья, кою он выклянчил в августе 1669 года, наделает много шума. Не верил князюшка, не прислушался к совету донского атамана. Да что уж, ему теперь все равно, ведь сиганул князь с астраханского раската!
Не дождавшись ответа, Долгоруков нетерпеливым жестом велел дюжему палачу дать Степану несколько горячих ударов. Палач, исполнив свое, не спеша отошел в сторону. Снова, на сей раз вкрадчивым голосом, заговорил князь:
- Как пошел на Хвалынское море, по какому случаю митрополиту Иосифу ясырь присылал? В ответ звенящая тишина, лишь зловеще потрескивали раскаленные угли в горне.
- По какому умыслу, как вина смертная отдана, хотел их побить? – задал следующий вопрос боярин. И снова грозное молчание, только крепче сцеплены зубы Степана. Долгоруков зло кивнул палачам. Те живо схватили Разина, связали руки и ноги и, продев сквозь них бревно, положили изъявленной спиной на горящие угли. Резко запахло паленым, вскрикнул от ужаса Фрол, притихли от непритворного удивления бояре и палачи. Степан молчал!
Пытки, столь мужественно перенесенные Разиным, утомили бояр и палачей. Они дали себе роздых и принялись за Фрола. Сломленный сценами нечеловеческих пыток старшего брата, Фрол Тимофеевич дрогнул, закричал, едва только палач хлестнул его кнутом по спине.
- Экая ты баба, Фрол! – с тяжким вздохом произнес Степан. – Не кричи, прошу, вспомни наше прежнее житье: долго мы прожили со славою, повелевали тысячами людей, надобно ж теперь бодро переносить и несчастья. Что, разве ж это больно, словно баба иглой уколола!
Палачи оставили сломленного Фрола и с новым остервенением принялись за Степана. Ему споро обрили макушку и поставили связанного под методично падавшие из специального сосуда капли жгучей холодной воды. Это была чудовищная пытка. Самые мужественные и волевые натуры не выдерживали жуткой боли и, случалось, сходили с ума. Степан и на сей раз сдюжил, и даже нашел в себе силы шутить под страшной пыткой:
- Брат Фрол, я слышал, что в попы ученых людей ставят, а мы с тобой простаки, но нам делают честь и бреют наши головы”. (Сборник областного войска Донского статистического комитета. Вып.4. Новочеркааск, 1904. С.25). Фрол, склонив голову, подавленно молчал.
- За что свергнутого патриарха Никона хвалил, а нынешнего патриарха бесчестил, нечестивец? За что вселенских хотел побить, что они по правде извергли Никона… И старец Сергей от Никона по зиме нынешней к тебе, вор, приезжал ли?” – посмотрев в государев опросник, спросил Долгоруков, не надеясь на ответ. Но Степан разжал спекшиеся губы и, к удивлению бояр и палачей, хрипло заговорил:
- Приезжал к Синбирску старец от него, от патриарха Никона, и говорил мне, чтоб шел я с войском вверх Волгою, а он, Никон, со своей стороны пойдет для того, что ему тошно от бояр; да бояре же переводят государские семена, изводя детей государевых!”” Степан отдышался, замолк, потом продолжал: “И сказывал мне тот старец, что у Никона есть готовых людей с пять тысяч, а те люди у него готовы на Белоозере”. Тяжко дыша от пыток и напряжения, Разин умолк, а потом с гордостью и вызовом добавил: “Тот старец в бою был, при мне исколол своими руками сына боярского!”
Долгоруков прекратил допрос и поспешил к государю, чтобы донести ему об этом важном сообщении Разина. Оно всполошило “тишайшего”. Авторитет низвергнутого патриарха был еще высок в народе, и что могло случиться, соединись Разин с войском Никона, единому богу ведомо! По приказу царя и патриарха Иосафа Никон был скоренько переведен из Ферапонтова в Кирилло-Белозерский монастырь.
- За что мне такая от государя немилость? – смиренно поинтересовался Никон у архимандрита Чудова монастыря Павла, которому царь поручил эту неприятную миссию. Тот показал опальному патриарху выпись из протокола допроса Разина. Никон, прямо держа гордую голову, прочитал ее и, переведя спокойный взор на архимандрита, сказал, как отрезал:
- К вору Разину к Синбирску старца никакова я не посылал и про пять тысяч людей не приказывал, и вверх Волгою вора Разина звать не веливал. Все сие ложь”. (Дело патриарха Никона. Спб.,1897. С.369). И замолчал, презрительно отвернувшись к слюдяному оконцу…
Допрос и пытки Степана и Фрола Разиных продолжались и в последующие дни. “Он держался очень мужественно, - писала о Степане Разине газета “Франкфуртские исторические известия!”, - на одни вопросы отвечал он очень дерзко, на другие же совсем не давал ответа”.2 (2 Иностранные известия…С.129). Из всех вопросов, заданных Степану Разину на допросе и пытках он ответил на три несущественных, кроме вопроса о связях повстанцев с Никоном. Он рассказал об участии в восстании служилого кадомского татарина Асая Карачурина (Крестьянская война…Т.3. С.390) и назвал в качестве причины своего выступления казнь своего брата Ивана князем Юрием Долгоруким. (Записик иностранцев о восстании Степана Разина. С.107, 114.
Но ни чудовищные пытки, ни изощренный, проведенный мастерами пыток, допрос не дали никаких результатов, сверхусердным палачам не удалось добиться от Степана показаний, на основе которых можно было приговорить его к смертной казни. “Перенесший все страдания, не высказав ни одного слова, - писал историк Костомаров, - Стенька не мог быть обвинен собственным сознанием; только очевидное и гласное преступление не затруднило приговорить его к смерти”.
Пятого июня 1671 года к вечеру следственная комиссия, расследовавшая деяния Степана и Фрола Разины и состоявшая из бояр, окольничьих, думных дворян и думных дьяков, объявила приговор. Степан и Фрол Разины оба приговаривались к четвертованию. Казнь была назначена на шестое июня 1671 года и должна была состояться на Красной площади.
Сидя в темнице, выдержав изощреннейшие пытки, но не потеряв присутствия духа, Степан Разин, как говорит предание, предвидя свою славу и бессмертие, сложил песню-завещание:
Схороните меня, братцы, между трех дорог:
Меж московской, астраханской, славной киевской;
В головах моих поставьте животворный крест,
Во ногах моих положите саблю вострую.
Кто пройдет или проедет – остановится,
Моему ли животворному кресту помолится,
Моей сабли, моей вострой испужается:
Что лежит тут удалой добрый молодец,
Стенька Разин, Тимофеев по прозванью.1 (1 Костомаров Н. Бунт Стеньки Разина. С.342).
С раннего утра шестого июня 1671 года московский люд уже знал, что в этот солнечный день будет предан лютой казни Степан Тимофеевич Разин, вождь и защитник голи перекатной. Тщательно и торжественно готовились к казни боярская Москва. В ночь перед казнью на Лобном месте был сооружен специальный деревянный эшафот, около которого палачи выкопали ямы и приготовили заостренные колья, чтобы после свершения казни нанизать на них останки казачьего атамана.
Уже к исходу ночи шестого июня Красная площадь и все прилегающие улицы и переулки были заполнены многочисленными толпами бушующего народа.
Утро ясно встает над Москвою,
Солнце ярко кресты золотит,
А народ еще с ночи толпою,
К Красной площади спешит. (Гиляровский В. Сочинения в 4 томах. Т.4. С.414).
Сто тысяч человек пришло в тот день на Красную площадь. Все перекрестки московских улиц были заняты войсками, Красная площадь окружена “тройным рядом преданных солдат”. Эти меры чрезвычайной предосторожности говорили о боязни правительства массовых народных выступлений. К месту казни – “в середине огороженного места” – допускались только иностранцы, которые потом скрупулезно, с массой подробностей, описали исключительное мужество Степана Разина в свой смертный час.
На рассвете Степана с братом вывели из темницы. За время заточения со времен падения Кагальницкого городка у него отросла небольшая бородка, он, жмурясь смотрел на солнечный рассвет, последний в своей недолгой жизни, потом перевел взгляд на специальную телегу, на которой предстояло проделать смертный путь. Подошли палачи, привычно подхватили Степана, и, поднатужась, кинули на телегу. Разин встал, кинул взгляд на виселицу, сооруженную на помосте. Палачи поставили Степана под виселицей, быстро приковали цепями: одной – за шею, другой вокруг пояса, третьей – за ноги. В середине виселицы была прибита доска, которая поддерживала голову”. (Иностранные известия… С.126).
Фрола, сковав цепями по ногам и рукам, приковали к телеге. Распорядитель дал знак, и телега тронулась к Красной площади.
На грязной телеге
Пыльные кони везут
Атамана Степана
На помост кровавый
Везут
На палаческий суд –
На расправу. (Гиляровский В. Сочинения в 4 томах. Т.4. С.414).
Гремела по деревянным улицам позорная телега, двигаясь к месту казни, тревожно шумели московские улицы, а Степан хладнокровно стоял на дощатом помосте, молча глядя на волнующуюся толпу. Представители всех классов и сословий русского общества вышли на улицы Москвы. Тут были дворяне, церковники, бояре и думные чиновники, славшие Степану Тимофеевичу изощренные проклятия и злорадствующие по поводу его обреченного положения. Но были и другие люди:
Каждый калека,
Каждый боярский холоп
Каждый ватажный,
Каждый сермяжный –
Падали наземь на лоб,
Чтоб
В этот час вековой
Навеки проститься
С отцом головой. (Каменский Василий. Степан Разин. С.50).
За телегой, тихо позванивая цепями, сетуя на злосчастную судьбу и старшего брата, ввергшего его в эту беду, понуро брел Фрол, младший братишка...
- Фрол, брат, чего ты так страшишься? – твердо сказал Степан. – Нам надо было думать об этом раньше, прежде, чем начать такую игру, а теперь слишком поздно. Отбрось, братушка, свой страх, будь стоек, ты ж казак! Раз уж мы храбро взялись за это дело, то должны такими и остаться. Ты боишься смерти? Но придется ведь нам когда-нибудь умереть. Жизнь коротка… Или тебя заботит, что остальным нашим сотоварищам тоже придется плохо? Они, я верю, окажутся более предусмотрительными, и небеса помогут им в их делах, так что они не должны будут опасаться такого наказания”. (Иностранные известия… С.126). От этих слов Фрол еще больше бледнел, и мужество окончательно покинуло его.
Газета “Северный Меркурий” писала, что “Разин высказал еще много угроз московитам”. Конечно же, не беднякам кричал эти угрозы Степан Тимофеевич, ведь с великим сочувствием и скорбью встретили его “чорные” люди:
Эх, Степан,
Золотая отрада,
Тебе каждая ласточка рада
Принести утешенье-слова
Не забудет голодная рать
Тебя в этом истерзанном рубище, -
Будет легче, отец, помирать
На глазах тебя любящих. (Каменский Василий. Степан Разин. С.51).
Боярам и попам, дворянам и приказным слал свои угрозы и проклятия Степан Тимофеевич:
- Вы думаете, что убили Степана! – бросал он в торжествующие рожи. – Но настоящего вы не поймали. И есть еще много Разиных, которые отомстят за мою смерть!” (Иностранные известия… С.130).
- Отомстим, Степан Тимофеевич! – вдруг раздалось из толпы. Стрельцы бросились хватать смутьяна, но народ плотно сомкнулся, скрывая его в своих недрах.
Показалась Красная площадь… Лобное место… Его построили в 1534 году в правление Елены Глинской, назвав Лобным за расположение на взлобье, на изломе холма перед спуском к Москве-реке. Вначале оно было деревянным, а в 1598-1599 годах его сложили из кирпича. Здесь не казнили, а провозглашали государевы указы. Рядом с Лобным местом специально для казни Степана Разина был построен деревянный помост, который плотным кольцом окружили войска. Вблизи помоста заняли свои места бояре, здесь же разноряженной толпой стояли иноземцы, жаждавшие насладиться смертными муками Разина, столь долго нагонявшего страх на власть имущих.
Степана Разина с братом взвели на помост, расковали, вперед уверенно выдвинулся дьяк с толстым свитком в руке и громко начал читать смертный приговор:
- Вор и богоотступник и изменник донской казак Стенька Разин; - разнеслось над притихшей площадью. Степан хладнокровно смотрел на людей, пришедших зреть его смертный час, лицо его было спокойным. Один из очевидцев казни писал, что “Разин выслушал смертный приговор, …решительно не умея измениться к лучшему, еще более держался своей непокорности и думал не об искуплении своей вины”. (Иностранные известия…С.74).– В прошлом в 175-м году (1667 году - М.А), забыв страх божий и великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича… крестное целование… ему, великому государю, изменил, и собрався, пошел з Дону для воровства на Волгу. А на Волге многие пакости починил…”, - громко продолжал дьяк. Народ глухо волновался, Степан молчал, глядя на Покровский собор. “Славное было времечко, - думал он, - дрожали тогда кровопивцы мирские!”
- Ты ж, вор Стенька, - натужно гремел дьяк, - пришел под Царицын… И царицынские жители своровали по твоей прелести и город тебе сдали. И ты, вор, воеводу Тимофея Тургенева и царицынских жителей, которые к твоему воровству не пристали побил и посажал в воду. …А как ты к Астрахани пришол…, и астраханские служилые люди своровали и изменили великому государю, похотя к твоему воровству пристать, на город вас пустили”.
- Астрахань! – сердце Степана облилось радостной волной надежды. – Там еще держатся Василий Ус и Федор Шелудяк. Держитесь, братья! Мстите за Степана, за погибшую братию, да возродятся они в памяти будущих поколений!
- Ты ж, вор, - натужливо вещал дьяк, - сложась в Астрахани с ворами ж, боярина и воеводу, князя Ивана Семеновича Прозоровского, взяв ис соборной церкви, с роскату бросил. И брата ево князя Михаила и дьяков, и дворян и полковников, и голов стрелецких московских, и астраханских… и стрельцов, которые к твоему воровству не пристали…, муча разными муками, побил, а иных в воду пометал…” Дьяк поперхнулся, смолк, потом снова загремел: “А учиня такое кровопролитие, из Астрахани пришол к Царицыну, а ис Царицына к Саратову, и саратовские жители тебе город здали по твоей воровской присылке. А как ты, вор, пришол на Саратов, и ты государеву денежную казну и хлеб и золотые, которые были на Саратове, и дворцового промыслу все пограбил и воеводу Кузьму Лутохина и детей боярских побил”.
Разин молча слушал дьяка, глядя с высоты помоста на волнующееся море народа. Легкий ветерок шевелил волнистые рыжие волосы Степана, вольно разгуливая по запруженной людьми площади.
- А от Самары ты, вор и богоотступник, с товарыщи под Симбирской пришол, - “пел” дьяк, - а пришел под Синбирский, з государевыми ратными людьми бился и к городу к Синбирску приступил и многие пакости починил. И послал в розные городы и места по черте свою братью воров с воровскими прелестными письмами, и писал в воровских письмах, будто сын великого государя нашего благоверный государь наш царевич и великий князь Алексей Алексеевич ныне жив и будто по указу великого государя ты, вор, идешь с низу Волгою к Казани и под Москву, для того, чтоб побить на Москве и городах бояр и думных и всяких приказных людей и дворян и людей боярских будто за измену. А сын великого государя нашего благоверный государь наш царевич и великий князь Алексей Алексеевич по воле всемогущего бога, оставя земное царствие, представится… Да ты ж, вор, вмещал всяким людям на прелесть, бутто с тобой Никон манах, и тем прельщал всяких людей. А Никон манах, по указу великого государя по суду святейших вселенских патриарх и всего освященного престола послан на Белоозеро в Ферапонтов монастырь, и ныне в том монастыре”.
Степан устало смежил казавшиеся чугунными веки, представил мощную фигуру опального патриарха, горько подумал: “Жаль, что не пошел с нами, старец, многие в народе доныне верят в тебя, многих всколыхнул твой призыв. Славным именем заступника народного назвал бы тебя чорный люд, а ныне преешь в монастырской глуши!” Разин открыл глаза, посмотрел на поникшего брата, твердо шепнул: “Крепись, Фрол, держись, братушка, не кажи слабости перед супостатами. Гордись, что принародно, на миру, славную смерть примаешь!” Но Фрол подавленно молчал, а тут еще дьяк, словно хлестнув плетью, резанул словами приговора: “А ты, вор Фролко, пристав к воровству брата своего и соединясь с такими же ворами, ходил, собрався, к украинным городам и в иные места и многое разоренье чинил и людей побивал. И в той своей дьявольской надежде вы, воры и крестопреступники Стенька и Фролко, со единомышленники своими похотели святую церковь обругать, не ведая милости великого бога и заступления пречистыя богородицы, христианские надежды… И в том своем воровстве были со 175-го году по нынешний 179-й год апреля 14-е число… А ныне… службою и радением войска Донского атамана Корнея Яковлева и всево войска… сами вы поиманы и привезены к великому государю к Москве”.
Степан горящими глазами отыскал в толпе Корнилу Яковлева и с ненавистью посмотрел на крестного: “Выдал меня боярам, крестный батя, и радуется. Того не ведает, что с паденьем моей головы падет и вольность донских казаков”. Но Корнила не замечал ненавидящего взгляда Разина, думая о другом, более радостном и приятном, ведь за поимку крестничка государь пожаловал его великолепной работы пищалями и копьями, серебряным ковшом, соболями и деньгами. Получили награды и казаки Корниловой станицы. Но всего этого не знал Степан; не знал и того, что Корнила и Михайла Самаренин с казаками принесли царю присягу, в которой “обещалися великому государю… и его благоверной государыне царице… Наталье Кирилловне… служить безо всякия измены”, а если увидят “в каких русских людях или иноземцах скоп или заговор или какой иной злой умысел… с теми людьми битися и… с государевыми недругами и изменниками не ссылатися”. Домовитые казаки полностью перешли на сторону царя…
… - И за такие вещи злые и мерские пред господом богом дела и к великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу… за измену и ко всему Московскому государству разорение по указу великого государя бояре приговорили казнить злою смертью – четвертовать!” Дьяк облегченно вздохнул и принялся сворачивать листы приговора.
Народ замер, даже резвый ветерок стих. Пришло время палача. Он решительно приблизился к Разину. Степан гордо и спокойно (Удивительное спокойствие Степана Разина во время казни единодушно отмечают все источники, российские и иностранные) оборотился к Покровскому собору, коротко перекрестился. Потом низко поклонился народу на все четыре стороны.
- Прости, народ православный! – с дрожью в голосе крикнул Степан. – Прости, что не свершил до конца всего, что хотел! Другие доделают!” Палачи грубо схватили Разина за руки, повалили на помост, зажали меж двух досок. “Он нимало не озаботился тем, чтобы душой приготовиться к смерти, - писал бывший в то время в Москве иноземец Иоганн Юстус Марций, - напротив, его движения выражали гнев и ненависть”(Иностранные известия…С.74). Так достойно, на глазах друзей и врагов умирал Степан Тимофеевич! Даже недруги признавали великую стойкость духа мятежного атамана в страшную минуту смерти.
Затем палач поочередно отрубил Разину руки и ноги. Степан не издал ни звука. Народ шумел и волновался, некоторые падали без чувств, кто-то, не таясь, плакал. А Разин молчал… Истерзанный топором палача, он жил и мстил молчанием за свои муки, за которые не в силах был мстить оружием…
Толпа в ужасе роптала, многие истово молились, осеняя себя крестом. И вдруг сквозь вопли и шум людской раздался пронзительный нечеловеческий вопль Фрола:
- Слов и дело государево! Я знаю слово государево!
- Молчи, собака! – единым вздохом выдавил Степан. И тут же палач топором отрубил голову Степана… Народ ахнул и стих. Закатилось красно солнышко!
На заре то было, братцы, на утренней,
На восходе краснова солнышка,
На закате светлова месяца.
Не сокол летал по поднебесью,
Ясаул гулял по насадику;
Он гулял, гулял, погуливал,
Добрых молодцев побуживал:
“Вы вставайте, добры молодцы,
Пробуждайтесь, казаки донски!
Нездорово на Дону у нас,
Помутился славный тихий Дон.
Со вершины до черна моря,
До черна моря Азовскова,
Помешался весь казачий круг;
Атамана больше нет у нас,
Нет Степана Тимофеевича,
По прозванью Стеньки Разина;
Поимали добра молодца,
Завязали руки белые,
Повезли во каменну Москву,
И на славной Красной площади
Отрубили буйну голову.
…Казнь свершилась… Возбужденный народ медленно расходился. Голову, руки, ноги и разрубленное туловище Разина палачи растыкали здесь же на заранее приготовленных кольях.. (Иностранные известия… С.129). Все это делалось, чтобы запугать народ, но тщетно. “Простой народ… совсем не доволен упомянутой казнью, - писала одна из западноевропейских газет, - полагая, что жизнь Разина принесла бы больше пользы, чем его смерть, и что эта его смерть вызовет только новые жестокие тиранства”. (Иностранные известия о восстании Степана Разина, с. 134. Интересно в этой связи отношение к Разину Петра I, сына Алексея Михайловича. Он, в отличии от своего отца, высоко ценил Разина, говоря: “Жаль, что сей способный человек жил не в мое время: я сделал бы из него мужа, весьма полезного отечеству” (см. Л. Богаевский. Старочеркасский Воскресенский собор. 1719-1919, Новочеркасск, 1919, с. 13).
Несколько дней спустя остатки Степана Разина были перенесены на Болотную площадь и там много лет подряд демонстрировались русским и иноземцам. Сотрудник голландского посольства в Москве Балтазар писал в 1676 году: “После обеда мы выехали на санях, чтобы видеть четвертованные останки трупа Степана Разина, который перед тем восстал против царя, а также голову молодого человека, которого Стенька выдавал за старшего царевича…” (Посольство Кунраада фан Кленка к царям Алексею Михайловичу… Спб.,1900. С.289). “Молодой человек”, голову которого видел Койэтт, был поляк Иван Андреевич Воробьев, которого Разин представлял народу в качестве царевича Симеона. Воровьев был казнен на Красной площади в сентябре 1674 года. После его казни царь приказал “окольничему Артамону Сергеевичу Матвееву… того вора, самозванца Ивашку Воробьева, как три дни минет, перенесть на Болото и поставить его на кольях возле вора и изменника Стеньки Разина, а туловище ево велено земским ярышкам схоронить, отвесщи от города версты с три, во рву, и кол воткнуть для знаку”. (Крестьянская война… Т.5. С.338).
Исторический факт, что останки Степана Разина много лет держали “до полного исчезновения” на Болотной площади, говорит о том, что для царя и бояр подавление разинского движения и казнь самого атамана были не только внутренним делом, но имели и международное значение, символизировали прочность русского самодержавия. Поэтому не случайно останки Степана Разина, как своего рода победные “реликвии”, демонстрировались иностранцам.
Несколько лет спустя, в каком году точно не известно, останки Степана Разина были захоронены вблизи московского дворца крымского хана на татарском кладбище (Степана Разина считали тумой: сыном русского и мусульманки). Судя по тому, что Иван Воробьев (“царевич Симеон”) был казнен точно так же, как и Степан Разин, можно предположить, что остатки Степана Тимофеевича зарыли земские ярыжки, а над могилой воткнули кол “для знаку”. Теперь на этом пространстве находится центральный парк культуры и отдыха имени Максима Горького.
В народе не желали верить в смерть Степана. И ходили-гуляли по городам и весям Матушки-Руси сказы-легенды, что жив Степан Тимофеевич, что когда пленили его и везли в Москву он только посмеивался. В московской темнице прикоснулся Степан разрывом-травою к кандалам, они и рассыпались, как гнилое железо. Нарисовав угольком на стене тюрьмы легку лодочку, атаман сел в нее и очутился на Волге. Жив он и ноне! Бродит, говорят, Степан Тимофеевич по государству Русскому, помогает бедным, да угнетенным… Слава ему, родимому!..
…С тех пор минули десятилетия, канули в Лету века. Рождались и умирали цари, уже забыли атамана Корнилу, мало кто помнил князя Прозоровского, митрополита Иосифа, и патриарха Иоасафа, предавшего Степана Разина анафеме (Анафема с Степана Разина, борца против самодержавной власти Романовых, была снята после свержения Николая Второго, на церковном соборе, возродившем в России патриаршество. Это произошло в конце 1917 года, когда «Собор отменил анафему за дерзание на бунт и измену царю». - // «Шубин А. Священство против царства. // «Родина». № 8.2011. С.89; Бабкин М.А. Священство и Царство (Россия, начало ХХ в – 1918 г.). Исследования и материалы. М.,Индрик,2011). Еще пели “по церквам, на Руси” проклятие легендарному атаману, но анафема заглушалась высокохудожественными народными песнями в честь Степана Тимофеевича. Их пели по всей Руси: “от Терека и Дона – на юге, до Архангельска – на севере; от Украины и Белоруссии – на западе, до Якутской области – на востоке”. (Яковлев М. Народное песнотворчество об атамане Степане Разине. Л.,1926. С.41).
К Разину обращались, как к живому человеку, поверяя свою боль и невзгоды. “Разин до такой степени жив в народной памяти” – с восхищением писал поэт XIX века Дмитрий Садовников, - что народ думает о Разине, как о живом человеке, не будучи в состоянии помириться с мыслью, что такой богатырь мог умереть”. (// «Беседа» (Москва). Кн. 11. 1872 год. С.43).
Жив Степан Тимофеевич и поныне, жив в песнях народных, легендах, творениях писателей, художников, в памятниках, созданных в честь легендарного атамана, ведь недаром великий А.С. Пушкин назвал Разина «единственным поэтическим лицом русской истории».
Михаил Астапенко, член Союза писателей России, академик Петровской академии наук (СПб).