Спустя 15 лет после того, как я родила сына, муж сказал: «Я всегда сомневался. Самое время сделать тест ДНК». Я рассмеялась... до тех пор, пока не пришли результаты. Врач посмотрел на меня и серьёзно сказал: «Вам лучше присесть».
Это случилось в один из вторников. Мы с Кириллом ужинали, я подогрела вчерашний картофель с курицей. Он ел, как всегда, немногословно и резко. Вдруг, между двумя вилками еды, словно нехотя, он произнёс: "Елена, у меня давно есть сомнения. Думаю, пора сделать тест ДНК на отцовство". Сначала я подумала, что это шутка. Столько лет мы вместе растим Артема, пережили бессонные ночи с коликами, первые шаги, школьные поделки. Годы мы были семьёй, или мне только казалось? "Ты в своём уме?" - произнесла я со смехом, но он не ответил улыбкой. Его челюсть напряглась, вилка с громким стуком упала на тарелку, а взгляд оставался опущенным. "Что ты имеешь в виду?" - осторожно спросила я. "То, что сказал. Есть причины сомневаться, пора выяснить правду". Я не могла понять, что меня потрясло больше: сам факт его сомнений или та холодная, невозмутимая манера, с которой он это произнёс, будто мы обсуждали налоги или выбирали новый пылесос.
Мы с Кириллом познакомились, когда я устала от бурных романов и хотела тишины. Он был надёжным, хоть и не романтичным, из тех, кто вовремя оплачивает счета и помогает с уборкой по воскресеньям. Через год после свадьбы родился Артем. Беременность и роды прошли без осложнений, он был рядом в роддоме и даже плакал, когда впервые взял его на руки. Я это хорошо помню, ведь он не плакал даже на похоронах своей матери. А теперь вот это. Я не стала кричать или спрашивать: "Как ты мог?". Просто легла рядом с ним в постель в ту ночь, смотрела на вращающийся вентилятор и считала обороты лопастей, слушая его ровное дыхание, будто он только что не разрушил нашу жизнь. Через пару дней мы сидели в частной лаборатории. Медсестра была слишком приветливой, и мне стало интересно, как она нас воспринимает: как пару нервных родителей, как женщину, которую подозревают в измене, или как мужчину, который устал доверять. Когда Артем спросил, зачем ему идти с нами к врачу, Кирилл ответил: "Просто плановые анализы". Я промолчала, не рассказала ни сестре Лиде, которая звонит каждый вечер, ни подруге Свете, у которой всегда есть мнение о мужчинах, ни педиатру Артема, который знает его с двух лет. Просто молчала и ждала.
Обещали результат через неделю, но эти дни тянулись как месяцы. Каждая минута давила, словно мешок цемента на плечах. Кирилл почти не разговаривал, уходил рано на работу и возвращался поздно, ел молча, без приветствий и пожеланий спокойной ночи. Воздух между нами стал стерильным и чужим, как в больничной палате. На пятый день я не выдержала и спросила: "Что именно заставило тебя усомниться?". Он даже не оторвался от газеты. "Пара моментов, неважно. Скоро всё узнаем". Меня насторожил не сам ответ, а то, как он его произнёс. В нём было что-то чужое, холодное, будто он уже всё решил. Я начала вспоминать, что могло натолкнуть его на такие мысли: кто-то сказал, кто-то сравнил, может, кто-то из друзей обмолвился, что Артем на него не похож. Но ведь похож, тот же подбородок с ямочкой, те же кудрявые волосы, даже выражение лица, когда он злится, прямо как у Кирилла. Тем не менее, что-то заставило его сомневаться.
Когда я рассказала об этом Лиде, она сразу вспомнила случай с бывшей Кирилла и историей с учительницей музыки. Он тогда страдал от паранойи, не доверял никому, даже себе. "Некоторые раны не заживают, - сказала она, - просто покрываются коркой, которую достаточно чуть задеть, и снова кровь". Лида предлагала приехать, но я отказалась. Мне не хотелось, чтобы кто-то входил в наш дом, пока здесь витает это напряжение. Казалось, даже стены дрожат от недосказанности. Артем тоже изменился, стал тише, задумчивей, ковырял в тарелке за ужином. "Папа на тебя сердится?" - как-то спросил он тихо-тихо, почти шёпотом. "Нет, солнышко, - солгала я, - он просто устал". Я стала наблюдать за Кириллом внимательнее: как он уходит в гараж, чтобы проверить машину, но постоянно смотрит в телефон, как захлопывает ноутбук, едва я появляюсь в комнате. А ведь раньше он делился всем, даже своими скучными таблицами из офиса, статьями о ремонте, на который мы никогда не решались. Однажды я не выдержала и попыталась открыть его ноутбук, но он оказался запаролен, чего раньше не было.
Утром, когда должны были прийти результаты, я даже не смогла выпить кофе. Он стоял на столе, остывая, пока я грызла губы и стискивала пальцы. Артем был в школе, слава богу. Мы с Кириллом ехали в лабораторию молча. Он держал руль крепко и уверенно, а я сжала руки в коленях, ногти впивались в ладони. На ресепшене женщина улыбалась слишком неестественно. "Супруги Волковы, пожалуйста, проходите". Врач сидел за столом с таким выражением лица, будто собирался сообщить нам, что в мире закончился кислород. Он не торопился, сначала спросил: "Вы готовы к тому, что можете услышать?". Я взглянула на Кирилла, он даже не моргнул. "Да", - сказал он, а я не смогла произнести ни слова, горло будто завязано верёвкой. Врач открыл папку с результатами, лист за листом, словно отсчитывая удары сердца. "Согласно анализу…" - он сделал паузу и положил палец на строку. "Вероятность отцовства 0%". У меня зазвенело в ушах, руки похолодели, на мгновение показалось, что сердце просто исчезло, не бьётся, просто пустота. Кирилл откинулся на спинку стула и выдохнул. "Я так и знал". Но врач всё ещё смотрел на меня, а в его взгляде было что-то странное: не осуждение, не сочувствие, а тревога, профессиональная медицинская тревога. "Есть ещё кое-что, - осторожно произнёс он, - и это вызывает у меня серьёзные опасения".
Кирилл тут же выпрямился. "Что вы имеете в виду!?"
Врач аккуратно открыл другую папку, держа её обеими руками, словно хрупкую шкатулку. "Мы сравнили не только ДНК отца, но и матери. И есть несоответствия. Ваш сын, судя по анализу, не ваш биологический ребёнок".
Кирилл сжал кулаки на коленях, губы побелели. "Что это значит»?" — голос выдавил из него ледяной контроль.
— Это редкий случай, — сказал врач, листая бумаги. — Результаты указывают на подмену или ошибку при рождении. Мы проверяли несколько раз, повторяли тесты в другой лаборатории. Всё совпадает.
Я почувствовала, как ноги подкашиваются, но глаза держались на Кирилле. Его лицо не выражало ни гнева, ни страха — только оцепенение. Артем вернулся домой раньше с кружка. В руках у него была тетрадка с рисунками, он остановился у порога, заметил напряжение, но не понял, что происходит.
— Мам… что случилось? — тихо спросил он.
— Садись, солнышко, — проговорила я, будто бы просто приглашаю на обед. Но в груди всё сжалось.
Кирилл резко вскочил. — Это кто-то должен объяснить! — его глаза метали молнии на врача. — Как такое могло произойти?
Врач покачал головой. — Биологическая мать вашего сына указана правильно, роддом подтвердил документы. Но анализ ДНК показывает, что ребёнок с вами и вашей семьёй не связан. Вероятнее всего, произошла подмена при рождении или ошибка в регистрации.
Тишина повисла, как густой туман. Артем вдруг посмотрел на меня с беспокойством: — Мам… я что, чужой?
Я опустилась рядом, стараясь, чтобы голос не дрожал: — Нет, родной ты нам, всегда был. Просто… случилась ошибка, и нам придётся это понять.
Кирилл резко отвернулся, ушёл в другую комнату, хлопнув дверью. Я услышала, как он швыряет портфель на пол. Артем подбежал к двери, заглянул в щель: — Папа…
— Пусть побудет один, — сказала я, обнимая сына.
Вечером Кирилл вернулся, сдерживая эмоции, с маленькой папкой с документами. — Я позвоню адвокату, выясним, кто и как это провернул, — сказал он сухо. — Но Артём — наш, независимо от бумаги.
Артём улыбнулся и уронил голову на моё плечо, тихо шепча: — Я рад, что мы вместе.
Я глянула на Кирилла. Его глаза были полны облегчения и тревоги одновременно, но впервые за несколько дней он позволил себе сесть рядом. В этот момент стало ясно: правда изменила всё, но не разрушила то, что важно.
войдите, используя
или форму авторизации