После кончины папы бывший супруг и его новая избранница вознамерились завладеть моим жилищем. Однако их расчёты оказались ошибочными… В момент, когда отец покинул этот мир, я не проронила ни слезинки. Не потому, что моя любовь к нему ослабла. Напротив, он был моей главной опорой, наставником и родным очагом. Но в тот трагический миг, когда врач появился из палаты, опустив голову в знак скорби, и произнёс: «Сердце не выдержало», я словно окаменела. Рыдания нахлынули позже, ночью, в безлюдной квартире, где ещё чувствовался его запах: табак старых сигарет, медикаменты и тот неповторимый одеколон, которым он пользовался с молодых лет. Отец обитал в своём доме – стареньком, бревенчатом, на окраине города. Наследство? Особыми богатствами он не обладал. Лишь этот дом, небольшая сумма на банковском счету и подержанные «Жигули». Но для меня это было бесценно. Здесь прошло моё детство, юность, первые романтические чувства, разочарования и надежды. Здесь я впервые повзрослела. И ещё здесь, в этом доме, когда мне исполнилось семнадцать, появился Артём. Он был товарищем моего брата, трагически погибшего в автомобильной аварии годом ранее. Пришёл на похороны, стоял в стороне, погружённый в молчание, с поникшими плечами. Затем стал наведываться. Сперва чтобы поддержать меня, потом – просто так. Вскоре – ежедневно. А затем мы сыграли свадьбу. Я наивно полагала, что это любовь. Он твердил, что я – его спасение. Что без меня он не сможет пережить горе. Однако спустя пять лет он ушёл к Ане, своей коллеге по работе. Заявил, что «всё закончилось», что «он больше не может жить в тени моего прошлого», что «ему нужны перемены». Я не стала упрашивать его остаться. Лишь произнесла: «Забирай свои вещи и уходи». Он прихватил почти всё. Даже фотографии с семьёй. Оставил только дом, поскольку он принадлежал отцу, а я являлась законной наследницей. Отец, к слову, никогда не испытывал симпатии к Артёму. Говаривал, что «в его глазах нет искры, лишь корысть». В то время я не придавала этому значения. Теперь понимаю. Прошло три года. Я работала, писала статьи для местной газеты, вела скромный, но размеренный образ жизни. Дом требовал ремонта, но я постепенно приводила его в порядок: заменила крышу, утеплила стены, посадила цветы у входа. Это был мой маленький уголок спокойствия. Мир, в котором я вновь училась радоваться жизни. А потом – смерть отца. Я предчувствовала боль и тоску. Ожидала потока слез и чувства опустошенности. Но я никак не ждала вероломства. Спустя неделю после похорон в мою дверь постучали. Я открыла – и увидела Артёма. Рядом с ним стояла Аня, его новая супруга, облачённая в дорогую куртку и с безупречной причёской. Они улыбались, будто пришли на торжество. – Здравствуй, Лиза, – произнёс Артём. – Мы хотели переговорить с тобой. Я не пригласила их войти. Мы остались стоять на крыльце. – О чём? – О доме, – ответила Аня так, будто это было само собой разумеющимся. – Мы полагаем, что тебе тяжело справляться одной. Дом большой, требует ухода. Мы готовы помочь. Выкупим его у тебя по рыночной стоимости. Я смотрела на них, как на инопланетян. – Это дом моего отца. Я здесь живу. Я его прямая наследница. Я не собираюсь его продавать. – Ну, понимаешь, – вмешался Артём, – наследование – это не всегда так просто. Особенно если есть другие лица, имеющие право на наследство. – Какие ещё претенденты? – Я почувствовала, как в животе всё похолодело. – Видишь ли, – он ухмыльнулся, – мы с тобой состояли в браке. Я прожил здесь целых пять лет. Я вкладывал деньги в ремонт. Возможно, я тоже имею на это право?
– Вкладывал деньги в ремонт? – Я едва сдержала смех, горький и злой. – Ты что, Артём, совсем забыл, откуда брались те самые «вложения»? Папа платил тебе за мелкий ремонт по выходным — двести рублей в час, наличными, чтобы ты хоть чем-то занимался, кроме пива с друзьями. И ты называешь это вкладом? Аня нахмурилась, будто я только что испортила её безупречный макияж одним лишь тоном голоса. – Это не имеет значения, – холодно произнесла она. – Мы говорим о юридических нюансах. Артём может подать заявление на признание права собственности через приобретательную давность. Он прожил здесь пять лет как член семьи. Это даёт основания. Я медленно выдохнула. Не от страха. От странного спокойствия, которое накрыло меня, как тёплое одеяло в зимнюю ночь. Они думали, что я — всё та же растерянная девчонка семнадцати лет, которую можно обвести вокруг пальца красивыми словами и слезами. Они ошибались. – Знаете, что самое интересное? – Я шагнула вперёд, почти вплотную к ним. – Отец знал, что ты вернёшься. Он всегда говорил: «Лиза, если этот человек когда-нибудь появится снова — значит, ему что-то нужно. А не кто-то». И он подготовился. Артём нахмурился. – К чему ты клонишь? – К тому, что за три месяца до своей смерти отец переоформил дом. Не просто завещанием — а дарственной. На моё имя. С нотариальным заверением, видеозаписью процесса подписания и свидетелями. Дата — 14 марта. За день до того, как ты впервые позвонил мне после развода, чтобы «спросить, как дела». Аня побледнела. – Даже если это так, мы можем оспорить сделку. Он был стар, возможно, недееспособен… – Он проходил медицинскую комиссию для нотариуса. Полный психоневрологический осмотр. Заключение — «полностью дееспособен, осознаёт последствия своих действий». Приложено к делу. Копию я уже отправила своему адвокату. На всякий случай. Артём сжал кулаки. Его лицо потемнело. – Ты всё продумала, да? – Нет, Артём. Я просто жила. Жила здесь, любила отца, ухаживала за домом, работала, плакала, смеялась. А ты? Ты ждал. Как стервятник. И вот — прилетел. Только слишком поздно. Он сделал шаг ко мне — инстинктивно, угрожающе. Но я не отступила. Взгляд мой был твёрд, как дубовые брёвна этого дома. – Уходите. Сейчас. И больше не появляйтесь здесь. Иначе следующее, что вы получите — не предложение о выкупе, а повестка в суд. За попытку мошенничества и психологическое давление. Они постояли ещё секунду — Аня сжимала губы, Артём — челюсти. Потом развернулись и пошли к машине — новенькой иномарке, блестящей и чужой этому двору, где пахло землёй, дымом и детством. Я закрыла дверь. Прислонилась к ней спиной. Сердце колотилось, но не от страха — от победы. Тихой, глубокой, как корни старого дерева. Ночью я достала из шкатулки старую фотографию — нас троих: отца, меня и Артёма. В тот день мы праздновали новоселье. Отец улыбался, но глаза его были серьёзны. Теперь я понимала почему. Я взяла ножницы. Аккуратно вырезала себя и отца. Артёма — оставила на обрезанном крае. Бросила его в камин. Подожгла. Смотрела, как пламя пожирает его лицо, его улыбку, его ложь. На следующий день я пошла к нотариусу. Оформила доверенность на управление имуществом — на случай, если со мной что-то случится. Завещание переписала — дом должен был перейти детскому дому, если я не оставлю прямых наследников. Пусть он станет приютом для тех, кто, как я когда-то, ищет опору. Через неделю в почтовом ящике нашла письмо. Без обратного адреса. Внутри — копия иска в суд. Артём действительно подал заявление. Но теперь я знала: это не битва за дом. Это битва за правду. За память отца. За моё право быть здесь — живой, сильной, свободной. Я не ответила на письмо. Просто повесила на стену рядом с камином новую фотографию — меня и отца. Только нас. И написала под ней: «Дом — это не стены. Это то, что внутри. И никто не вырвет это из меня». Суд назначен на осень. Пусть придёт. Я готова. А пока — я сажаю новые цветы у крыльца. Розы. Те, которые любил отец. И каждое утро, выходя на порог, я улыбаюсь солнцу — и знаю: он рядом. В каждом лепестке. В каждом луче. В каждом моём вдохе. Конец.

войдите, используя
или форму авторизации