Можно я для мамы заберу? - спросила девочка, увидев, что санитарка выбрасывает пальто пациентки…
«Ох, откуда ты здесь взялась-то?» — устало спросила санитарка.
«А я тут давно. Жду, когда вы что-нибудь будете выбрасывать. Я же знаю, что вы иногда приносите одежду. Моей маме ходить не в чем. Видите, как холодно».
«Да мама бы твоя пошла работать, а не отправляла ребёнка по помойкам шариться. Забирай, что нужно, и уходи, пока тебя старший или главный не увидели. Давай быстро».
Надя схватила пальто, которое санитарка держала в руках, и выскочила из больничной калитки на улицу. Отличный улов. Пальто было с меховым воротником и из тёплой плотной ткани. Тяжёлое. Красивого шоколадно-коричневого цвета. И пахло от него так приятно. Духами, лавандой, мылом и чем-то очень родным.
Надя быстро доехала домой на троллейбусе, влетела на пятый этаж их старенькой хрущёвки и толкнула входную дверь. Она была, как всегда, открыта.
«Мам, мам, смотри, какое пальто я тебе принесла».
Девочка забежала в комнату и остановилась около кровати, где спала очень худая женщина. Её длинные руки с тонкими пальцами держали на груди томик любимой Ахматовой. Тёмные каштановые волосы небрежными локонами рассыпались по подушке. Она была очень красивая, с аристократической худобой и белой мраморной кожей.
«Фух, испугала меня. Кажется, я немного задремала. Что ты принесла?»
«Пальто тебе красивое. В больнице выносили ненужные вещи, и я попросила. Я же знаю, что тебе ходить не в чем».
«Какая же ты у меня молодец. А мама твоя никак не поправится. Ну, немножечко отдохну и приготовлю что-нибудь на ужин».
«Мам, да отдыхай. Я сама макароны сварю и рыбу-консерву съем. Пожалуйста, отдыхай».
Елена болела давно. У неё была диагностирована депрессия, которая буквально уничтожала её изнутри, разрушала жизнь. Елена об этом узнала поздно, когда попала к доктору, а до этого момента просто самостоятельно пыталась справиться. Она слегла после того, как у неё развалилась карьера художницы.
Лена родилась в обычной рабочей семье, окончила художественную школу, потом училище и с огромным рвением и любовью всегда занималась творчеством.
«Лен, думаешь, своим малеванием заработаешь себе на хлеб с маслом? Ну что за профессия такая — рисование?» — так говорил отец, который хотел, чтобы она стала юристом или бухгалтером.
«Пап, мне же нравится, и у меня получается, я у тебя талантливая».
«Ай, талантливый художник раз в сто лет рождается один. А в нашем роду таких отродясь не было, ну какой у тебя талант?»
Лена же была непреклонна. Окончив художественное училище, она устроилась в мастерскую к известному художнику, где за мизерную зарплату изучала это сложное мастерство. Сан Саныч говорил, что у неё талант и что ей обязательно нужно развиваться, учиться и продолжать творить. Лена верила в себя, понимая, что сейчас нужно немножечко вложиться, перетерпеть, а уж потом она станет знаменитой. Но пока она лишь убирала мастерскую, отмывала мольберты, полы от краски, выносила разбитые гипсовые скульптуры и готовила холсты. Когда всё было переделано, она становилась в уголок к своему мольберту и творила.
«Неплохо, Лен, неплохо, — говорил Сан Саныч, глядя на её старания. — А вот здесь я бы белого добавил, и тогда речная гладь заблестит, как настоящая».
Лена покорно всё делала. А ещё любила, когда к мастеру приходили его старые друзья-художники, и они часами спорили о живописи и обсуждали разные техники работы. Как-то пришёл его приятель с сыном Глебом, парнем двадцати четырёх лет. Художник был знаменит, востребован, а значит, богат. Глеб тоже шёл по стопам отца и, благодаря своему достаточно посредственному таланту, но хорошим связям папы, сделал уже карьеру. Его картины хорошо продавались. Критики говорили, что у молодого человека собственный стиль, который просто нужно немного изучить. Назвать его бездарностью ни у кого смелости не хватало.
Глеб сразу обратил внимание на Лену. Высокая, светлокожая, серьёзная. Она стояла у мольберта и размашисто наносила мазки краски на холст, то и дело закидывая длинные каштановые локоны назад. Глеб невольно залюбовался.
«Как вы красиво пишете, — сказал он, заглядывая через плечо. — Очень талантливо. Позвольте помогу».
Он аккуратно собрал её волосы и закрутил в пучок.
«Вот, теперь они не будут мешать», — улыбнулся он.
Лена посмотрела в его чёрные как уголь глаза и потеряла голову. Земля ушла из-под ног, всё вокруг закружилось. Это была любовь, настоящая, страстная, эмоциональная с первого взгляда и до последнего вздоха. Ну, по крайней мере, так казалось ей.
Они поженились и начали жить в квартире, которую родители Глеба подарили ему. Время было беззаботным и счастливым. Творческие тусовки, вечеринки и постоянная работа у мольберта. Они много рисовали. Но только Глеб делал это на продажу, а Лена в стол.
«Не понимаю, почему я ничего не могу продать? Неужели я так плохо пишу?»
«Ну, может, пишешь ты и хорошо, только не то, что нужно сейчас аудитории. Пиши то, что они хотят увидеть и что захотят повесить на стенку в своей гостиной».
«Так это же бизнес, а я про искусство».
«Кому нужно искусство без денег? Прошли те времена, когда художник должен был быть голодным. Художник должен быть сытым и счастливым, как и все».
«Слушай, а ты же будешь выставляться, ведь твой папа — организатор выставки. Может, для меня найдётся местечко где-нибудь на стене в галерее?»
«Это вряд ли, там уже всё расписано».
Но как-то Лена услышала странный разговор Глеба с отцом, правда не придала этому значения.
«Пап, она очень хорошо пишет. Если вдруг начнёт выставляться, моё имя на её фоне померкнет, а в семье может быть только одна звезда».
Лена подумала, что муж шутит, но Глеб говорил на полном серьёзе. Её талант, как то хорошее вино, с годами становился только лучше, тоньше, вкуснее. И Глеб это понимал, начиная почему-то злиться на неё. Как это так, она талантлива, а он не очень? Глеб же был известен только потому, что папа помог.
Лена забыла об этом разговоре мужа, когда поняла, что беременна, а он почему-то не сильно обрадовался этой новости. Лена же мечтала стать мамой, поэтому была счастлива и уже думала о том, как будет учить рисовать своего ребёнка. А когда Надя родилась, муж к ней даже не подошёл.
«Ой, нет, она такая крошечная, понятия не имею, что с ней делать и как держать. Вдруг уроню случайно или сломаю что… Не-не-не, убери от меня».
Лена это объясняла стрессом. Ну, наверное, все мужчины так, женщине как-то проще, а ему нужно время привыкнуть. Но Глеб не привык. Он раздражался, когда дочка плакала и мешала ему творить. Он не хотел спать с ней в одной комнате. Злился, когда она начала ползать по квартире и разбрасывать вещи.
Его терпение лопнуло окончательно, когда дочь свалила его стол с красками и кистями. Она просто потянула, чтобы подняться с пола и опрокинула всё на себя. Надя не покалечилась, но испугалась. Лена, которая в это время готовила на кухне, в ужасе влетела в комнату и кинулась к малышке.
«Ты не ушиблась, испугалась? Ну, всё хорошо, не бойся».
«Лена, ты когда начнёшь следить за ребёнком? Что она творит, ты видишь?» — Глеб переступил порог мастерской и взревел.
«Ну, чего ты кричишь-то? Я тебя сколько раз просила закрывать дверь сюда, а если бы она покалечилась?»
«Ты должна за ней следить, а не указывать мне, что делать. Объясни ей, что нельзя сюда заходить, закрыто тут или открыто».
«Если она разбила мою серебряную краску, которую привёз отец из Италии, я не знаю, что с вами сделаю».
Глеб был в ярости. Он схватил Лену за руку и оттащил от дочери.
— Хватит нянчиться! Она должна понимать слово «нельзя»!
— Ей год! — вырвалась Лена. — Она не понимает!
Глеб схватил со стола тюбик краски и швырнул в стену.
— Всё! Хватит! Или она, или я!
Лена подняла Надю на руки.
— Тогда мы уходим.
Она собрала вещи за пятнадцать минут. Две сумки. Паспорт. Свидетельство о рождении дочери. Деньги — всего пятьсот рублей.
Глеб стоял в дверях.
— Одумаешься — не возвращайся.
Они ушли. Сняли комнату в коммуналке. Лена устроилась оформителем витрин. Работала по ночам, когда дочь спала. Днём пыталась писать картины. Но вдохновение не приходило.
Как-то раз она встретила Сан Саныча на рынке.
— Леночка! Как ты? Глеб говорит, ты ушла.
— Ушла.
— Жаль. А ведь у тебя настоящий талант. В отличие от него.
Он посмотрел на неё с жалостью.
— Приходи в мастерскую. Помогу.
Лена покачала головой.
— Не могу.
Через месяц она увидела в газете репродукцию своей картины. Подпись — Глеб Волков. Та самая, которую она писала перед рождением Нади.
Она позвонил ему.
— Ты украл мою работу!
— Докажи, — усмехнулся он. — Холст мой, краски мои. Ты просто моя помощница.
Лена повесила трубку. В тот вечер она не смогла встать с кровати. Впервые.
Депрессия накрыла медленно. Сначала — нежелание рисовать. Потом — вставать. Готовить. Мыться.
Надя в семь лет уже умела варить суп. Ходила в магазин. Стирала.
Соседка по коммуналке, тётя Катя, иногда помогала.
— Лен, тебе к врачу надо. Это болезнь.
Но Лена только отворачивалась к стене.
Когда Наде исполнилось десять, Лена попала в больницу. С обострением. Врач сказал:
— Без лечения может стать хуже.
Но денег на лекарства не было.
И вот теперь Надя стояла с пальто в руках. Красивым, тёплым. Как из другой жизни.
Лена примерила его перед зеркалом. Сидело идеально.
— Спасибо, дочка.
На следующий день Лена надела пальто и вышла на улицу. Первый раз за месяц.
Она дошла до центра. Села на скамейку у галереи. В витрине — афиша выставки Глеба Волкова. «Новые горизонты».
Она вошла внутрь.
Картины её мужа висели в главном зале. Дорогие рамы. Таблички с ценами. Ноль в конце.
И вдруг она увидела её картину. Ту самую, которую писала перед рождением Нади. «Утро дочери».
Подпись — Глеб Волков. Цена — полмиллиона.
Лена подошла к администратору.
— Я хочу поговорить с художником.
— У него интервью. Нельзя.
— Скажите, что пришла Лена.
Через пять минут из кабинета директора вышел Глеб. Постаревший, с сединой у висков.
— Ты? — он осмотрел её с ног до головы. — Что тебе надо?
— Мою картину.
Он рассмеялся.
— Твою? Чем докажешь?
— Я помню каждый мазок. Каждый оттенок.
— Слов мало.
В этот момент из-за угла вышла Надя. Она шла за матерью с тех пор, как та вышла из дома.
— Мама, ты обещала вернуться к трём.
Глеб посмотрел на девочку. На её глаза. Свои глаза.
— Это...?
— Твоя дочь, — тихо сказала Лена.
Он отступил на шаг.
— Что ты хочешь?
— Справедливости.
На следующий день Лена пришла в мастерскую Сан Саныча. Тот сидел за мольбертом, но встал, увидев её.
— Леночка! Годы прошли!
— Помогите мне. Глеб выставляет мои работы под своим именем.
Старик вздохнул.
— Я знаю. Но доказать сложно.
— А если я напишу новую? Такую же?
— Это будет твоё слово против его.
Лена подошла к мольберту. Взяла кисть. Рука дрожала.
— Я не могу.
— Попробуй.
Она провела первую линию. Потом вторую. Краска потекла по холсту. Знакомым движением.
Через три часа эскиз был готов. Тот же стиль. Те же мазки.
— Талант не спрячешь, — прошептал Сан Саныч. — Давай организуем твою выставку. Рядом с его.
Выставка Лены открылась через неделю в маленькой галерее через дорогу от выставки Глеба. Всего пять картин. Но каждая — выстрадана.
Критики пришли из любопытства. Остались из уважения.
— Где ты была все эти годы? — спросил один из них.
— Болела.
Глеб пришёл на второй день. Стоял в дверях, не решаясь войти.
— Заходи, — сказала Лена.
Он вошёл. Осмотрел картины.
— Ты всё так же хороша.
— А ты — нет.
Он опустил голову.
— Я... прошу прощения.
— Слишком поздно.
На следующий день газеты вышли с заголовками: «Найдена потерянный талант». «Жена Волкова оказалась настоящим художником».
Глеб отменил свою выставку. Уехал из города.
Лена продала две картины. Хватило на лечение и новую квартиру.
Как-то вечером она стояла у окна в том самом пальто. Надя обняла её.
— Ты счастлива, мама?
— Да, дочка. Наконец-то.
Они смотрели на закат. Тот самый, который Лена так часто рисовала. Теперь он принадлежал только им.
войдите, используя
или форму авторизации