С утра баба Настя напекла пирогов и, наладив деду узелок, вышла проводить на крыльцо. Дед Егор надумал с утра на своем старом рысаке Никоне съездить да проведать, как вырос овес.
– Да ты, дед, долго не канителься, возвращайся скорее. Ветерок нынче тягунчик – вмиг прохватит. Будешь опять со своей ревматизмой маяться, – напутствовала жена.
Вот все трое стариков отправились в путь дорогу: дед, конь да скрипучая давнишняя телега.
Жили они в деревне одни одинешеньки. Старики помирали, а кто помоложе, в район перебрались. Как-то в грозу и свет нарушился, опоры старые не выдержали, а ради двух жителей деревни не стали свет устраивать. Ну, начальство, понятное дело, уговаривало перебраться к людям. Стращали, что ради них пенсию не будут возить за тридцать километров. Но старики не сдавались, дед Егор Кузьмич Молодцов так и ответствовал:
– Я и на лошади за пенсией съезжу, но «Ласточкино» свое не брошу, и пошли вы отседова, предатели!
Вот такими словами потчевал не на шутку разозлившийся пожилой фронтовик районное начальство. А те, скривив в равнодушной ухмылке свои пухленькие лица, поспешили удалиться.
Прожили они вместе почти пятьдесят годков, троих ребятишек нажили. Сын Игорь, старший, во Владивостоке капитаном служит на корабле, дочь Ирина – в Белоруссии, Игнашка, младшенький, в Новосибирске. У всех семьи, внуки. К себе звали, конечно. Только старики упрямого роду-племени оказались.
Проехав с полчаса, дед Егор приостановил коня, слез с телеги и невольно залюбовался клочком земли, на котором был посеян им овес. Налитой, стоял он и радовал взгляд старого человека.
– Вот, Никон, и корм тебе созрел, пора убирать, зима-то длинная, все подберет.
Повернул взгляд в другую сторону и не поверил своим старческим глазам. По двум белым полоскам, определяющим деревенскую дорогу, шел человек. По тому, как незнакомец приближался, дед определил, что тот тоже не шибко молодой. Его сгорбленный вид, тяжелая одышка и неровная походка были слышны и видны издалека. И, наверное, должна была состояться эта встреча на большущих просторах нашей матушки России. Человек подошел, и было очень заметно, что путь этот дался ему непросто. Он еле-еле переводил дух, и дед прозорливо начал разговор первым:
– Здорово, родимай, как это ты в глушь-то нашу забрел?
Незнакомец, тяжело откашлявшись, поздоровался:
– Я, дед, в Ласточкино иду, далеко ли еще?
– Да нет, совсем рядом, я ведь оттудова. Только к кому ж идешь? Там ведь, кроме меня со старухой, нет никого, покинута деревня.
Человек, сняв со спины рюкзак, тяжело, с хрипотцой в голосе произнес:
– Меня Алексеем зовут, а вас?
– Егором кличут.
– Так вот, дед Егор, из тюрьмы я освободился, а в вашу деревню иду, потому как дал обещание другу завет его исполнить. Там бабушка Дарья должна была жить. С ее сыном, Петром, вместе сидели, он мне дороже брата был. Как стал он помирать от туберкулеза, так и наказал навестить... Постой, дед, говоришь, вдвоем с бабкой живете на деревне?
– Нету Дарьюшки, померла уж год как. А Петьку помню, бедовый был. Стало быть, и он помер. Убрались мать с сыном, да!
Алексей стоял и умоляюще смотрел на деда.
– Дед, ты меня все же отведи к могиле Петиной мамы. Он ведь меня от смерти спас, должен и я исполнить его волю.
– Дак, зачем отводить, мы доедем на Никоне, конь мой, хошь и стар, как я, но довезет.
Алексей, положив на телегу свою нехитрую поклажу, сел рядом с дедом. И когда проезжали по заросшей разнотравьем улице с рядами брошенных изб, Алексей произнес:
– Эх, не зря, видать, деревню Ласточкино назвали. На каждом почти из домов были видны аккуратно свитые ласточкины гнезда. И щебет их радовал душу.
Дед подвез попутчика к своим воротам. Баба Настена вышла встречать, и встревоженно взглянула на гостя. Угадав ее немой вопрос, дед проговорил:
– Это до бабки Дарьи приехал гость, Лешкой звать.
– Да ты что, старый, сбрендил, померла ведь она.
Дед отвечал в спокойном тоне, как и привык, зная свою верную спутницу по жизни.
– Алексей приехал навестить могилу Дарьину, с Петей вместе они сидели, вот перед смертью Петр и наказал ему.
Бабушка Настя вся обмерла от страха, как про тюрьму услышала. Стоявший рядом Алексей понял и поспешил успокоить ее:
– Да вы не беспокойтесь, я только на могилу схожу, сделаю, что должен, и обратно уеду.
Дед, видя сконфуженного Алексея, вступил в разговор:
– Да чего ты, старая, запричитала, принимай гостя по-нашему, по русскому обычаю, нешто растерялась? Эх, ты, всю жисть с тобой прожили. Много ли я худых людей в дом водил? Молчишь? Ну да ладно, успокойся, – уже миролюбиво вел свою речь старый фронтовик:
– Пошли в дом, и никаких гвоздей, ёксель-моксель.
И вот сидят в старинном деревенском доме три человека: двое старых, один помоложе. На столе огромный тульский самовар, большое блюдо с духмяными огненными щами. Все трое дуют в расписные деревянные ложки, хлебают что ни на есть пользительную жидкость. Стоял на столе и чугунок с отварной картошкой. С золотистой корочкой, аппетитная. В тарелочке сало холодное с подпола, грибы рыжики, четверть самогону.
Раскрасневшийся дед Егор ведет неторопливую беседу:
– Я как-то сразу догадался, что ты человек неплохой. У нас не кажин день таких людей сыщешь, чтоб слово держали и таку просьбу, мать, значит, друга навестить ... Мда!
Бабушка Настя, тоже пригубившая самогоночки, наблюдавшая за негаданным гостем, уже не боялась его и кивала, полностью соглашаясь со словами деда. Алексей был по-настоящему ошеломлен. Таких добрых, трогательных слов в свой адрес давно не приходилось ему слышать. И его истосковавшаяся долгими годами душа захотела выговориться. Он начал рассказ. Сколько этих историй выговаривалось вот возле этой русской печки. Ах, мать Расея, едва ли сочтешь!
– Я жил в Самаре. Семья, жена и дочка. Инженером работал на заводе, жить было можно. Только случилось на производстве несчастье – погибли люди, а я ответственное лицо. Вот и сел. Пока сидел, жена за другого вышла, а главное, с дочерью контакт прервала. Мучило меня это сильно, ну, упал духом там, в тюрьме. Туберкулез подхватил, это не мудрено. Сколько там молодых жизней от этой болезни гибнет. Вот тогда-то Петр мне помог. Сдружились мы. Он не из стукачей, не из блатных, обыкновенный мужик был. Наверное, не пил бы, в тюрьму не попал бы. Простой и не похожий на лагерных. «Я тебя вылечу», – сказал. Не знаю, с кем и как он договорился, только мы ели собачье мясо и жир пили. Петро тоже болел туберкулезом. Только я остался жить, а он помер. Перед смертью просил матери цветы принести. «При жизни ее, – говорит, – я одни неприятности ей доставлял».
Когда товарища не стало, дал себе слово исполнить, если жив буду, просьбу его.
Старики, смахивая с глаз слезы, с интересом слушали рассказ Алексея. Наутро у одной из могилок деревенского погоста появились цветы.
В этом бегущем куда-то времени, летящих по небу белых облаках, жизненной умиротворенности, казалось, что все становится на свои места.
А к вечеру Алексей вдруг занемог, поднялась температура, и он впал в беспамятство. Сменяя друг друга, как на боевом посту, дед с бабкой всеми имеющимися средствами и лекарствами спасали Алексея. Травы, загодя заготовленные Настасьей, делали свое дело. Словно сына родного, выхаживали старики незнакомого недавно еще человека. И через две недели Алексею стало заметно лучше. Его исстрадавшиеся тело и душа от здоровой деревенской жизни и пищи стали поправляться.
– Да, – вздыхал дед Егор, – однако тюрьма силушку твою заметно поубавила, ну да ничего. И вдруг неожиданно предложил:
– А ты, сынок, оставайся-ка у нас. Там, в городах, может, никому не нужен. А тут вместе веселее будет.
И дед с надеждой посмотрел на Алексея. За то время, что жил у них этот человек, жизнь как-то здорово преобразилась. И они уже чувствовали себя родителями, ответственными перед сыном. Невесту дед пообещал привезти, мол, есть на примете.
– Нет, дедушка, спасибо вам, золотые вы люди. Только я попытаюсь дочку найти. Мечтал я о встрече с ней там. Понимаю, что, может, и не выйдет, не допустят. Но попытаюсь.
Утром позавтракали свежими яичками, приготовленными с любовью и заботой бабушкой Настеной. Егор Кузьмич снарядил подводу. Баба Настя, провожая, вытирала слезы давно выцветшим фартуком. А дед ее успокаивал:
– Не печалься, пенсию в районе получу, конфет тебе шоколадных куплю, ведь любишь?
Алексей обнял Настену, как мать родную, свою-то давно уж похоронил.
– Спасибо вам за все, сколько буду жить, не забыть мне вас.
И на деревенской дороге, ведущей в район, еще долго слышался скрип старой телеги.
Бабушка Настя, помолившись на образа, села на лавочку и рассуждала вслух:
– Вот мы-то с дедом счастливые люди. Столько годов прожили. Детей подняли. Внуки есть и приезжают. Любят нас, старых. За что же так не повезло в жизни Алексею. Господи, помоги ему, болезный он шибко.
Кошка, будто понимая состояние хозяйки, ластилась возле ног.
Прошло два месяца. С утра бабушка напекла пирогов с капустой и провожала деда в дорогу. На этот раз Кузьмич задумал сухостой, загодя напиленный, вывезти из лесу. По дороге все сокрушался, что молодежь нынче все подряд пилит. Не берегут молодые деревья. А в старину, бывало, только сухое дерево и можно было брать на дрова. Уже после обеда, нагрузив полную телегу, собрался было ехать, да взглянул с печалью на дорогу. По ней бодрой походкой шел человек.
– Алешка, вернулся, вот бабка обрадуется, – шептал дед сквозь слезы.
А земля кружилась вокруг своей оси, и знала, знала, что скоро случится для бабушки Насти нечаянная радость!!!
Автор: Анатолий Казаков
войдите, используя
или форму авторизации