Истории на ночь...продолжение

Истории На Ночь...продолжение
28 сентября в 21:13

«Мама, это не наш папа», — говорила мне дочка. Муж приехал после реабилитации, но это был не он, я выяснила, что за этим стоит...

Когда я увидела Виктора у ворот, держащего лишь одну сумку, меня поразило то, что он улыбался. Не той кривой усмешкой, которая всегда была признаком скрытности, а искренней, открытой улыбкой незнакомца. В тот момент я осознала: мой муж не вернулся. Вернулся кто-то иной. Предполагалось, что месяцы, проведенные в центре реабилитации после тяжелой травмы головы, вернут его к прежнему состоянию.

Врачи были непреклонны:

«Посещения запрещены, ему необходимо заново научиться жить в себе». Мы с семилетней Катей навещали его всего пару раз. Теперь я понимаю, почему.

«Здравствуй, дорогая», — произнес он, и хотя голос был знакомым, интонация звучала чуждо, слишком мягко и правильно. Катя застыла за моей спиной. Обычно она с радостными криками бежала к отцу, но сейчас молчала.

«Ты похудел», — сказала я, чтобы нарушить тишину.

«Да, там хорошо кормили, и я стал больше двигаться».

Прежде он бы огрызнулся что-то вроде "бурды больничной" или отпустил колкость про диету. Теперь он говорил как по учебнику хороших манер. Дома он оглядывался так, будто видел нашу квартиру впервые.

Прошел на кухню, открыл холодильник:

«О, селедка под шубой, мое любимое!» Я чуть не выронила ключи. Селедку под шубой он терпеть не мог, называл "советской гадостью", а обожал оливье, и я всегда держала в холодильнике готовые ингредиенты на случай его внезапного желания.

«Витя, ты помнишь, где у Кати родинка?» Он посмотрел на дочь внимательно, изучающе. «Нет, напомни. На левом плече», — прошептала Катя.

«Точно», — улыбнулся он. Она всегда так заикается, когда волнуется. Мое сердце упало вниз. Катя никогда не заикалась. Наоборот, у нее была поразительная дикция, Виктор всегда этим гордился, водил ее на конкурсы чтецов.

Вечером я слышала, как он ходит по квартире, тихо и осторожно, словно осматривает территорию. Потом долго скрипел стул на кухне, а ближе к полуночи я услышала шепот, тихий и размеренный, будто он с кем-то разговаривал. Утром Катя подошла ко мне, когда я собиралась на работу: "Мама, это не мой папа. Выглядит как он, но это не он". Я хотела сказать что-то про детские фантазии, но слова застряли в горле, потому что я думала то же самое. "Просто папа немного изменился после больницы", — сказала я наконец. Но когда я ушла на работу, произошло то, что заставило меня все переосмыслить. Сообщение от няни пришло в половине второго: "Алла Сергеевна, Виктор Петрович забрал Катю из школы. Все в порядке". Я перечитала несколько раз. Виктор никогда не забирал Катю из школы. Не потому что не хотел. Он просто всегда забывал, когда заканчиваются уроки, путал дни и когда у нее кружки. А главное, он не помнил дорогу к школе. Мы переехали в этот район год назад, и он ни разу туда не ходил. Я набрала его номер: "Алло, дорогая". В голосе не было ни капли смущения. "Ты забрал Катю из школы?" "Да, хотел сделать тебе приятное. Мы идем в парк". "Как ты нашел школу?" Пауза. Слишком долгая. "- Спросил у прохожих". Когда они вернулись, я заметила, что Виктор пишет левой рукой список покупок, четко и уверенно, без малейших признаков неловкости. Мой муж был правшой. После травмы полушария могут перестроиться, но обычно это сопровождается долгой реабилитацией, неуверенностью движений. "Витя, а помнишь, чем ты увлекался в детстве?" "Собирал марки", — ответил он, не поднимая головы. "У меня была целая коллекция. Особенно любил советские серии про космос". Я помнила его рассказы о том, как отец заставлял его собирать марки, а он их тайком выбрасывал, как они из-за этого ссорились, как Виктор ненавидел все упорядоченное, коллекционное, систематичное.

Вечером он полез в аптечку.

«Что ищешь? Таблетки?»

Он достал блистер без опознавательных знаков. Странные серо-зеленые капсулы.

«Что это? От головы?» — коротко ответил он и сразу переменил тему: «А давай съездим на море? В Сочи или Анапу». Я уставилась на него. Виктор панически боялся воды, не плавал. При слове "пляж" у него начиналась аллергия. Последний раз мы ездили к морю лет десять назад. Он просидел все время в номере.

Когда он ушел в душ, я пробралась в кладовку за его старыми вещами. Хотела найти что-то, что помогло бы мне понять, что происходит. В коробке с фотографиями я обнаружила странное. На половине снимков лица были аккуратно вырезаны, не порваны, не зачеркнуты, именно вырезаны маленькими ножницами по контуру. Я сидела среди этих изуродованных фотографий и думала: кто вырезал лица и чьи именно лица исчезли? Нейропсихолог Светлана Михайловна принимала в светлом кабинете на седьмом этаже. Я пришла к ней без записи, сказала, что это срочно.

«Алла Сергеевна, я помню вашего мужа». Она листала толстую папку. «Сложный случай. Обширная травма лобных долей, временная потеря памяти».

«А может ли человек кардинально измениться после такой травмы?»

«В каком смысле? Стать совершенно другим? Забыть свои привычки, страхи, предпочтения?» Светлана Михайловна отложила документы.

«Бывает частичная перезапись личности, но это крайне редко. И обычно пациент помнит процесс изменения, может рассказать, как это происходило. А если не помнит, тогда это уже не травма, это что-то еще».

Дома Виктор встретил меня странной фразой: «Каждому дается второй шанс. А ты готова дать его себе?" Он говорил так все чаще, афористично, заученно, словно цитировал невидимый учебник. Раньше его речь была живой, сбивчивой, с постоянными "ну это" и "как его там». Вечером я заметила, как он дергается, когда я выключаю свет в гостиной.

«Давай оставим торшер», — попросил он. "Ты же любил засыпать в полной темноте". "Теперь не люблю". Он запирался в спальне, когда в доме становилось темно, а раньше обожал ночные прогулки, мог часами бродить по пустым улицам. На следующий день Катя как бы невзначай сказала: "Мам, а папа сегодня молился перед едой". "Что значит молился? Ну, сложил руки и что-то шептал, глаза закрыл". Виктор был убежденным атеистом, смеялся над верующими, называл религию опиумом для народа. Даже на венчание соглашался из-за моей мамы.

Я дождалась, когда он пойдет в душ, и обыскала его тумбочку. Между носками лежала тонкая тетрадь в клетку. На обложке его почерк:

Я раскрыла тетрадь — страницы были исписаны аккуратным, почти идеальным почерком. Списки, маршруты, отметки времени, имена. Мелкие пометки вроде «проверить реакцию на Катю», «маскировка привычек — успешна». Сердце сжалось.

Это был не Виктор. Человек, который писал это, управлял каждым его движением.
В этот момент душ выключился. Виктор вышел, полотенце на плечах, остановился, увидев тетрадь. Глаза холодные, ровные.

«Ты это нашла», — сказал он. «Я надеялся… нет, не надеялся, знал».

«Что это?» — коротко выдохнула я.

Он покачал головой. «Не помню. Или почти не помню». Сделал шаг ближе. «Но всё было нужно. Чтобы исправить».

«Исправить? Кого?» — я подняла голос. Катя выглянула из-за двери спальни, скользнула взглядом по нам. «Мама, что это?»

Я прижала тетрадь к груди. «Просто взрослые дела, милая».

Виктор улыбнулся. Не так, как раньше, а натянуто.

«Ты думаешь, что это игра. Это не игра. Я выбран, чтобы начать заново. Без старых привычек, страхов, привязанностей».

Я шагнула к нему. «Выбран? Кто?»

В этот момент дверь распахнулась, и мужчина лет сорока, в очках и с планшетом, влетел в квартиру. «Виктор Петрович, всё прошло по плану. Проверили её реакцию?» Он кивнул на меня.
Виктор замер. «Да. Всё видела».

Мужчина посмотрел на меня спокойно. «Эксперимент. Всё ради него».
Я вытянула телефон. «Эксперимент? Вы похитили личность человека!»
Виктор скосил глаза на мужчину, впервые сдавшись. «Она всё увидела».
Катя держала руки сжатые в кулаки, глаза большие. «Мама… я знала, что что-то не так».

Я собрала чемодан. Прижала Катю. «Ваша правда больше не имеет значения. Моя — защитить дочь».

Мужчина открыл рот, но я уже шла к двери. На лестнице кто-то захлопнул старый шкаф в коридоре, звонко, как по сигналу.
На улице ветер рвал волосы, листья кружились под ногами. Катя молчала, но дыхание ровное.

«Что будет с папой?» — тихо спросила она.

«Он сам решит, кто он теперь», — ответила я, сжимая её руку. «Мы будем вместе».
Листья бились о ботинки, ветер колотил по щекам. Я впервые за долгие месяцы почувствовала, что контролирую хоть что-то. Мгновение правды было хрупким, но наше — и это давало надежду на завтра.