ПреЛЮДИи чувств

Прелюдии Чувств
вчера в 14:14

— Немедленно убери эти грязные сапоги! Сколько можно повторять?!

Мать кричала так громко, что слова разлетались осколками по всей кухне.

Катька стояла посреди прихожей — семь лет, косички растрепались, щёки красные. И молчала. Упрямо так молчала, сжав кулачки.

— Слышишь меня вообще? — мать шагнула ближе, нависла. — Или ты специально из меня дуру делаешь?

Что-то внутри девочки щёлкнуло. Будто пружина сорвалась.

— Ты злая! — выкрикнула Катя. — Самая злая на свете!

И рванула к двери.

— Стой! Куда ты?! Катька!

Но та уже была на крыльце. Босиком. В одной футболке и штанах. Захлопнула калитку — и вперёд, по тропинке к лесу.

А за ней, путаясь в собственных лапах, припустил Боня - маленький щенок-дворняжка, рыжий комочек с ушами-лопухами. Он всегда бегал за Катькой.

Тайга встретила прохладой.

Пахло мхом, хвоей и чем-то терпким — осенним. Катя шла, уткнувшись взглядом в землю, и только сопела от обиды.

Злая она. Вечно кричит. Вечно недовольна. Ну и пусть!

Боня трусил рядом, иногда тыкался носом в её руку. Будто спрашивал: «Ты чего?»

- Ничего я, — буркнула девочка. — Просто не пойду больше домой. Вот.

Она свернула с тропы. Потом ещё раз. Потом, погодите, а где тропа-то была?

Катька остановилась. Огляделась.

Деревья. Везде деревья. Высокие, плотные, закрывающие небо. И тишина. Такая, что в ушах звенит.

— Боня? — позвала она тихо.

Щенок сидел у её ног и смотрел снизу вверх. Большими, карими, непонимающими глазами.

— Ну ничего страшного, — соврала себе Катя. — Сейчас найдём дорогу обратно.

Но дорога не находилась.

Час. Два. Небо темнело, будто кто-то сверху натягивал серое одеяло. Стало холодно.

Катька присела на пень, обхватила колени руками.

— Боня, я не знаю куда идти, — прошептала она. И заплакала.

Тихо. Почти беззвучно. Слёзы капали на землю, смешиваясь с хвоей.

Щенок подполз ближе, ткнулся мордой в её ногу. Тёплый.

В деревне спохватились, когда стемнело окончательно.

— Галь! — крикнул сосед через забор. — Катьку не видел?

- Нет, — мать вышла на крыльцо, вытирая руки о передник. — А что?

— Да вот Васька говорит — видел, как она к лесу побежала. Часа три назад. С собачонкой.

Сердце ухнуло вниз. Так сильно, что на секунду перехватило дыхание.

— К лесу? — повторила мать. И побежала.

Звать. Кричать. Метаться по краю тайги, пока голос не сел, пока ноги не подкосились.

К вечеру в деревне собралась вся округа. Мужики с фонарями, женщины с термосами. Даже участковый приехал из райцентра.

Мать стояла у края леса, смотрела в темноту и шептала одно:

- Только найдись, доченька.

Первые сутки прошли в лихорадочной суете.

Мужики прочёсывали лес цепью — метр за метром, крик за криком. Женщины стояли у костров, кипятили чай, шептались между собой. А мать стояла как вкопанная, вглядывалась в чащу, будто могла силой взгляда вытащить оттуда дочь.

— Галя, иди отдохни, — подошла соседка Тамара, протянула кружку. — Силы беречь надо.

— Какие силы? — мать даже не повернулась. — Она там одна. Семь лет ей, Томка.

— Найдут. Обязательно найдут.

Но голос Тамары дрожал. И обе это слышали.

К вечеру вернулись мужики. Усталые. Грязные.

— Ничего, — участковый снял фуражку, провёл ладонью по лицу. — Обошли километра три во все стороны. Ни следа.

— Как это ничего?! — мать шагнула к нему, схватила за рукав. — Вы плохо искали! Надо ещё! Надо дальше!

— Галина Петровна, я понимаю. Но темно уже. Завтра с рассветом продолжим.

— Завтра?! — она почти кричала теперь. — А если ее уже завтра не будет?!

Участковый молчал. Что тут скажешь?

Ночь выдалась студёной. Температура упала до нуля. В деревне никто толком не спал — кто-то дежурил у костров, кто-то собирал новые группы добровольцев, кто-то просто сидел на крыльце и курил в темноту.

А мать всю ночь простояла у дороги. Смотрела на лес. Ждала чуда.

Катька не помнила, как заснула.

Помнила только холод — пронзительный, въедливый. И страх. Такой, что хотелось свернуться клубочком и больше никогда не разворачиваться.

Она лежала под елью, подтянув колени к груди. Боня устроился рядом, прижался всем тельцем к её животу. Дышал часто-часто, дрожал.

— Не бойся, — прошептала девочка, гладя его по мокрой шерсти. — Мы справимся.

Но сама не верила.

Утро пришло серое, туманное. Катя попыталась встать — и охнула. Ноги не слушались. Босые ступни распухли, покрылись царапинами и синяками. Голова кружилась. Во рту пересохло так, что язык прилип к нёбу.

— Боня, — позвала она хрипло. — Боня, вставай. Надо идти.

Щенок поднял голову. Посмотрел на неё — и снова ткнулся носом в её руку. Будто говорил: «Я с тобой».

Они брели наугад. Катя — шаг, два, три, спотыкаясь о корни. Боня — следом, иногда забегая вперёд, иногда оглядываясь.

К полудню девочка упала. Просто рухнула на колени посреди поляны и больше не смогла подняться.

— Всё, — прошептала она. — Я больше не могу.

Боня заскулил. Тихо так, жалобно. Потом начал лизать ей лицо — настойчиво, отчаянно.

— Не надо, — Катя отвернулась. — Иди домой, Боня. Иди за мамой.

Но щенок не ушёл.

Он лёг рядом. Положил морду ей на плечо. И остался.

Второй день поисков был хуже первого.

Мужики разбились на три группы, ушли в разные стороны. Кто-то на квадроциклах, кто-то пешком. Прочёсывали каждый овраг, каждую прогалину.

Ничего.

— Может, волки? — тихо сказал кто-то у костра.

— Заткнись! — рявкнул другой. — При ней не говори такое!

Но мать услышала. И что-то внутри неё оборвалось окончательно.

К вечеру второго дня надежда начала таять.

Люди переглядывались. Молчали. Кто-то крестился украдкой.

На третье утро случилось то, чего никто не ожидал.

Из леса вышел Боня.

Один.

Он шёл, шатаясь. Лапы подкашивались. Шерсть свалялась, покрылась репьями и грязью. Из уха текла кровь — видимо, зацепился обо что-то острое.

— Смотрите! — крикнула Тамара. — Это же, это же Катькина собака!

Мать обернулась — и замерла.

Щенок остановился в десяти метрах от неё. Присел. Заскулил. Потом развернулся и пошёл обратно в лес.

Прошёл несколько шагов. Остановился. Обернулся.

Снова заскулил.

— Он, он зовёт, — прошептал кто-то. — Зовёт за собой!

Участковый первым сорвался с места.

— За мной! Быстро!

Боня побежал. Медленно. Еле волоча лапы. Но упорно — вперёд, в тайгу.

А за ним потянулись люди. Мать бежала, не чувствуя ног, не замечая веток, хлещущих по лицу. Бежала и молилась — беззвучно, отчаянно:

«Господи, пусть жива. Только пусть жива».

Щенок вёл их почти час. Через буреломы, через ручьи, через такие дебри, где обычно люди и не ходили.

А потом остановился.

Лёг на землю.

И больше не встал.

— Здесь, — крикнул участковый. — Она здесь!

Он раздвинул ветки ели — и увидел.

Девочку. Маленькую, бледную, свернувшуюся клубком на сырой земле.

Участковый замер.

Секунду. Всего одну секунду — но она растянулась, будто время сжалось в комок и застыло.

Девочка лежала под елью, неподвижная. Лицо — восковое, губы — синие. Глаза закрыты.

— Катя! — крик матери разорвал тишину.

Она рванула вперёд, едва не сбив участкового с ног. Упала на колени рядом с дочерью, схватила её за плечи.
Крепко. Так, как спят те, кто сделал всё, что мог.

Катя протянула руку, погладила его по голове.

— Спасибо, что не бросил меня, — прошептала она.

Мать сидела на стуле рядом. Смотрела на дочь. На щенка. И не могла оторвать взгляд.

— Я думала, что потеряла тебя, — сказала она тихо.

Девочка кивнула.

— Я больше не буду убегать, — прошептала она. — Обещаю.

— И я больше не буду кричать, — мать наклонилась, поцеловала её в лоб. — Обещаю.

Они сидели так долго.

А за окном деревня постепенно успокаивалась. Костры гасли. Люди расходились по домам.

И только участковый стоял у края леса. Смотрел в темноту. Курил.

— Повезло, — сказал он вслух. — Чертовски повезло.

Но в глубине души знал: это была не удача.

Это была любовь. Маленькая, четырёхлапая, с рыжей шерстью и огромным сердцем.

Через неделю Катя уже бегала по двору.

Боня следом — правда, чуть медленнее обычного, прихрамывая на заднюю лапу.

Ветеринар из райцентра осмотрел щенка и только покачал головой:

— Истощение, обезвоживание, рваные раны на подушечках лап. Для взрослой собаки это было бы испытанием. А для щенка... Чудо, что выжил.

— Он сильный, — сказала Катя, обнимая Боню. — Самый сильный на свете.

В деревне об этой истории говорили долго.

Кто-то называл это везением. Кто-то — божьим промыслом.

Катя выросла. Боня состарился.

Но когда девочка — уже не девочка, а девушка — уезжала учиться в город, она присела перед псом на колени. Обняла его седую морду.

— Спасибо, — прошептала она. — За всё.

Боня лизнул её в щёку.

Один раз. Медленно и нежно.

Будто говорил: «Езжай. Я буду ждать».

........ Ирина Чижова