ПреЛЮДИи чувств

Прелюдии Чувств
22 октября в 06:03

В 1981 году я тяжело заболел. Взялся меня лечить известный нейрохирург профессор Кандель. В тот самый момент, когда он делал мне сложнейшую операцию, которая заключается в том, что в позвоночник вводят иглу и откачивают спинной мозг, - в этот момент в комнату кто-то вошёл и сказал: «Умер Даль».

Тут я понял, что должен что-то предпринять, иначе тоже умру. С этой иглой в спине я встал, подошёл к окну и очень осторожно начал вдыхать морозный воздух. Мне казалось, ещё минута - и у меня разорвётся сердце.

Всем знакомое состояние - сообщение о смерти. Новость, которая поражает: хочется сообщить кому-нибудь, чтобы вместе переживать, осмысливать. Здесь было только одно - спасение, только спасение. Зацепиться было не за что. С тех пор у меня и сохранилось в памяти то страшное ощущение, связанное с уходом Даля. Ни одну смерть я так тяжело не переживал.

Я не был близким другом Олега. Но в нем существовала какая-то тайна, которая притягивала меня к нему. Я тянулся к нему гораздо больше, чем он ко мне, - пытался хотя бы прикоснуться к этой тайне.

Я ещё не был с ним знаком, когда увидел его впервые в ресторане ВТО. Он был в озверевшем состоянии. Даже не помню: выпил он тогда или нет - да это и не важно. Его ярость происходила от того, что он все время говорил о своём Ваське Пепле. Он пробивался к каким-то вещам. Сейчас довольно трудно встретить актеров, которые бы публично говорили о своих ролях. Все закрыты, как будто уже овладели мастерством. Но артист - человек непосредственный, поэтому нутро должно прорываться, если артист живет тем, что делает. Он просто обязан быть одержимым. Даль был таким артистом: даже в компаниях забывал обо всем и пробивался к тому, чем в тот момент занимался. И находил.

Была у него такая привычка - говорить и не договаривать. Он начинал о чем-нибудь рассказывать, потом чувствовал, что его не поймут. Тогда останавливался - «Ну вот... понимаешь?! А!» - и махнул рукой. Но это-то и было самое понятное. Тут уже надо было ловить момент и разбираться, что же там такое происходит?! А он в это время доходил до самой сути предмета.

Он был хитрый человек в хорошем смысле этого слова. Любил заводить партнера и через него очень многое проверять. Помню, я репетировал Сатина в «На дне» вместо Жени Евстигнеева. Я был тогда очень глупый. Жил довольно благополучно. Мне казалось, что достаточно притвориться, элементарно представить - и все пойдёт само собой. Но играть Сатина в таком состоянии конечно же было нельзя, если ты сам в жизни чего-то не прошёл. А Даль все понимал уже тогда. Он мне всегда говорил: «А... (взмах рукой) ты никогда не сыграешь... потому что ты трус, тебя никогда не хватит!». Он был прав - мне нечем было это сказать.

Он был младше меня, но он был великодушный человек - он звал за собой.

Были у нас гастроли в Уфе.

Даль находился в раздрызганном состоянии. В нем происходили какие-то очень непростые процессы. Видно было, что ему тяжело жить и участвовать в том, что мы делаем и играем. Ему это стоило больших сил. Сам он был уже в другом измерении.

Там, в Уфе, между нами произошло некоторое сближение. Мы ходили вместе купаться, разговаривали, даже что-то сочиняли на пляже, хохотали, смеялись. Садилось солнце. Темнело. Олег размышлял, что такое артист.

«Артист - это тайна, - говорил Даль. - Он должен делать своё темное дело и исчезать. В него не должны тыкать пальцем на улицах. Он должен только показывать своё лицо в работе, как Вертинский свою белую маску, что-то проделывать, а потом снимать эту маску, чтобы его не узнавали».

Он не был этаким брюзжащим «героем нашего времени» - много хочет, а не может. Хотя у Даля были основания быть брюзгой. Он мог все.

Он был удивительно породистый человек. В нем было что-то от американца - сильные, хлёсткие, тонкие части тела. Он был сложен как чудное животное, выдержанное в хорошей породе, - очень ловкое, много бегало, много прыгало. Все это было очень выразительное, не мельтешащее.

Он был очень похож, как и многие «современниковцы», на Олега Ефремова. Тот отразился в своих учениках, в том числе и в Олеге. В этом нет ничего обидного. Наверное, Ефремов в то время воплощал в себе некую простоватость, имевшуюся в нашей национальной природе. В этом было своё обаяние, которое потом прекрасно освоил В.Высоцкий. У них всех как будто один и тот же корень. Из поколения в поколение. От Крючкова и Алейникова к поколению 60-х годов. Только у тех была сильнее природа, а к этим пришло ещё и сознание.

Даль обладал бешеным темпераментом. Он мог быть сумасшедшим, а то вдруг становился мягким, почти женственным. Он умел не показывать свою силу. Я был потрясён, зная мощь Даля, что в «Двенадцатой ночи» он ни разу ее не обнаружил. Все его части тела вдруг стали прелестными, чудными немощами. Это мог позволить себе только очень большой артист. Это было удивительно, так как артист всегда хочет показать свою силу.

К сожалению, с Олегом произошёл тот самый жуткий случай, когда Гамлет есть, а время его не хочет. Но Даль был нормальный человек. Он сдерживался, успокаивал себя и внезапно затихал до такой степени, что становился непохож на Даля.

Вообще я очень жалею, что успел очень мало с ним поработать вместе. И ругательски себя ругаю, что в своё время отказался от съёмок «Вариант «Омега». Меня уговаривали, а я, идиот, даже зная, что будет Олег, все же отказался.

Олег, видимо, тоже хотел работать со мной. Незадолго до своей смерти он увидел меня на «Мосфильме» и сунул мне экземпляр «Зависти» - инсценировки по Ю.Олеше, которую написал сам. Я его очень быстро понял.

А потом, уже после смерти Олега, я был потрясён, услышав его лермонтовский спектакль в записи на домашнем магнитофоне. Это было страшное посещение квартиры Даля. Я пришёл туда по свежим следам. Впечатление было невероятное, особенно по тому времени, когда просто нельзя было дышать. Поэтому мне его уход из жизни показался естественным.

Неестественно, что мы оставались жить.

Валентин Гафт