ПреЛЮДИи чувств

Прелюдии Чувств
вчера в 08:35

– Тёть Вер, некогда мне ща. Совсем некогда. Потом как-нибудь напишем.

Соседку тетю Веру Лиза увидела с крыльца. Она стояла у дороги, спрятав уработанные руки под передник, надетый поверх теплой кофты, смотрела на их окна. Маленькая, сухонькая, в синем платке, повязанном назад ...

Услышала Лизу, рукой махнула, кивнула, и мелко зашагала к своей избе. Тихая, молчаливая. Ее руки бережно держали письмо сына с адресом. Последнее...

Тётке Вере пару месяцев назад пришло извещение – единственный сын пропал без вести. А она не верила. Ведь войне-то скоро конец. Уж последнее письмо Андрюшки из Германии было, из городка на речке Шпрее. Так и писал – "Течет тут такая речка, шпрехает".

Тетке Вере письма читала Лиза. И отвечала она же. Сама Вера была безграмотной.

Она приходила, тихонько садилась на край табуретки. Диктовала медленно:

– Здравствуй милый мой Андрюша. Пишет тебе мама твоя Вера. Ты, небось, думаешь, как там дома? А дома хорошо. Вот костюм твой шерстяной вчера на улицу вешала...

А когда получила Вера извещение, Лиза писала письма командованию: просила уточнить – не нашелся ли Андрей Никитин?

Теперь Вера ходила к Лизе часто. Лиза писала, а тетка Вера носила письма на почту.

– Погиб ведь ее Андрей, мам. Наверняка, погиб, – когда визиты эти участились, раздражалась Лиза.

– Может и погиб, а может ... Ты только ей этого не говори. Ждёт ведь. И всю жизнь свою ждать будет. Хуже нет, когда вот так. Страшно и сказать: уж лучше похоронка.

– Как у нас, да? На папу...

– Так у половины села. Вместе горе понесем. Уж скорей бы конец войне этой проклятущей!

Мать больше лежала, ноги ее отказывали. С трудом, по стеночке, на двор да обратно. А Лиза все мечтала маму вылечить.

– Вот кончится война, и вылечим тебя, – она была уверена.

Лизе шел семнадцатый год, но она давно уж считала себя взрослой. Война способствовала. Жили они под разорённым Сталинградом. Почти полгода война перекатывалась через них, жгла, рушила, убивала. А теперь она догорала в далёкой Германии.

Уже три года Лиза работала. Во время бомбёжек уходили они от немцев, пытались эвакуироваться, но так и не ушли. У матери опухли ноги. И на Лизином иждивении, считай, теперь была и мать, и двое братишек.

А как только их село освободили, вернулись они домой. Везли мать на телеге. Дом был цел. Разворован, но цел. Это ли не счастье? Вот только голод никак не кончался, а весенний день, известно – год кормит. Дел было невпроворот.

Победу ждали каждый день. Сегодня – нет, значит – завтра будет. Вот-вот возьмут Берлин. И тогда ...

Что будет тогда, не знал никто, но все ждали. Сейчас, с пробуждением весны, все занимались хозяйством, искали семена. Жило в воздухе что-то предвещающие большое счастье.

Не суетился разве что дед Савелий Лепунов. Он сидел на скамье у соседнего двора, опершись на клюку. Был он совсем немощный, сдал после похоронок на двоих сыновей. Сноха его Зинаида, разводила руками:
– Я провыла два дня, да и дальше ... , – она махнула рукой на сарай, на хозяйство, – А он ведь не слезинки не выронил. Похоронки прочитал, в комод убрал, и молчит всё, молчит. Чахнуть начал. Беда-а ...
В этот день, вернее ночь, Лиза дежурила в правлении. Хоть Михаил Петрович, председатель, по весне никуда из правления не уходил, считай, жил тут. Всё равно назначили дежурство.

– Ты не спи сегодня, Лизавета, – говорил председатель, растирая спину, – Говорят, в городе связь готовят для правительственного сообщения. Не будем спать ...

Но как не спать? Лиза силилась, но всё же уснула на высоком дерматиновом диване под своей фуфайкой, а Петрович, похрапывая, – у печки на скамье, на мягкой перине, которую принесла ему жена. Болела у председателя спина.

Ещё только рассвело. Самый крепкий сон прервал резкий звонок. Лиза подскочила, не сразу сообразив – что это трезвонит, а когда сообразила, схватила трубку.

В трубке что-то поскрипело, а потом, как будто издали, донесся мужской голос:

– Победа! Победа! Слышите ли? Победа! Слышите ли?

Лиза слышала отлично, вот только ответить ничего не могла, оцепенела. Не могла она найти слов. А в трубке всё повторяли и повторяли: "Победа! Слышите ли?"

Трубку из рук ее выхватил председатель. Со сна он скрючился, держался за стол, никак не мог ещё разогнутся.

– Слышим, слышим. Победа, – ответил.

– Радио, радио включайте, – на том конце провода отключились.

Петрович положил трубку на рычаг. Он стоял согнувшись, чуть ли не лежал на столе, опершись на него локтями.

– Победа, Лизка. Победа.

– Ура, – почему-то прошептала Лиза.

– Нут-ка, радиву-то покрути, – он лишь кивнул, спина не давала разогнутся.

Лиза метнулась к радиоприемнику на стене, включила.

– Кыва.. союза ...иира..., – шипение, кваканье, щёлканье...

Они всё пытались уловить слово "Победа", но радиоприемник у них всегда работал плохо, поэтому его и не включали. И репродуктор у них был тоже – украшал избу сельсовета, но проработал всего ничего – первые несколько дней, а потом начал хрипеть.

– Беги, Лизка, по домам беги. В окна стучи.

Лиза уже натягивала фуфайку, совала ноги в ботинки.

– К Завъяловым зайди, пущай дети сигают ...

А потом, скрючившись, вышел за ней на крыльцо и кричал уж убегающей:

– Победа наша! Скажи, что победа...

Как будто Лиза не поняла.

Ручьем потекла новость по деревне. Заходилось сердце. Лиза, четверо пацанов многодетного семейства Завъяловых, быстрые на ногу, стучали по окнам.

– Кончилась! Кончилась война! Побили проклятых... Победа!

А потом и все уж бежали – по соседям.

– Победа, Манечка! Победа! Бросай ты свою поливку!

И у Манечки – ведро с водой падает на ноги. А она не замечает. Схватилась за лицо, плачет от радости.

И никто не звал народ к избе сельсовета, а все туда побежали. Надо услышать это из уст председателя. Надо.

Михаил Петрович уж пятый раз читал по бумажке то, что продиктовал ему район по телефону:

– Вот че сказали. Читаю: "Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Война окончена! Фашистская Германия полностью разгромлена!"

– А как их погнали-то, Петрович?

– А Гитлер где? Чай убёг?

– Да не успел, неуж наши в Берлине его не расстреляют? Точно расстреляют.

– Петрович, а наши-то когда вернутся?

И уже охрип Михаил Петрович, и сообщение читали по очереди.

– Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Война окончена! Фашистская Германия полностью разгромлена!

– Праздновать давайте, – машет рукой Петрович.

Длинный этот день был – среда, 9 мая. Он шел из двора во двор по всему селу с песнями и плясками под гармонь. Разгоряченные, возбужденные, хмельные люди обнимались и говорили-говорили без конца, будто хотели выговориться за все четыре года войны в один этот день.

Лиза прибежала домой, после столпотворения у правления, а мама стоит на крыльце. Вышла на улицу.

– Ма... Упадешь ведь!

Мать оглянулась, села на скамью.

– Теперь уж ниче не страшно, пережили, Лиз, пережили войну. Жаль вот отец не порадуется.

– Мам, там... Там такое. Все гуляют!

– А ты беги-беги. Мальчишки уж побежали. И от меня всех с Победой обнимай. Скажи там – радуется Татьяна.

Но не успела Лиза убежать, как во двор ворвалась Феодора – подруга матери.

– Дожили, Танечка! Милая ты моя..., – бросилась матери на шею, заплакала.

Вечером сидели в доме Лепуновых за красным от винегрета столом. Все уж устали от песен, от слез, от разговоров. Пьяненький дядя Гриша все затягивал:

– Броня крепка и танки наши быстры!

Потом он ронял голову на стол и забывался, а через несколько минут вздрагивал и затягивал опять. Его перебивали бабоньки, запевали протяжные песни.

И тут из-за стола поднялся молчаливый дед Савелий. Он подошёл к комоду, красные глаза его слезились. Лиза никогда не видела его плачущим. Трясущимися руками он достал из комода железную коробку, а из нее две похоронки.

– Как же так! Как же можно-то это? Ка-а ..., – его рыдания превратились в стон, он хрипел и плакал, так, что Лизе стало страшно, – Зачем же обоих-то-о-о? Ведь только два и было ...

К нему подскочила сноха Зина, а он все хрипел и плакал, захлебываясь в своем горе...

И, глядя на него, хором заревели в голос бабоньки. По своим убитым, по потерянным в этой войне ...

И только тетка Вера не ревела, утирала нос кончиками платка и приговаривала:

– А мой Андрейка вернётся. Вернётся Андрейка ... Он ведь уж под Берлином был. Вернётся он...

– Вернётся, вернётся, тёть Вер. Мы завтра же письмо напишем. Я сама к вам прибегу. И напишем, – кивала Лиза.

А потом посмотрела на плачущих, причитающих и кричащих соседей. Переглянулась с подругой Катериной.

– А ну! – топнула ногой, – Победу же встречаем, товарищи! Пал Саныч, проснись ты...,· толкнула хмурого гармониста.

И запритопывали они с Катериной, запели частушки:

– Сорвала и сорвала

Чёрную смородину.

Милый мой теперь на фронте

Защищает Родину!

У-ух...

– Гори, бор, гори, сырой,

Гори, гора--гориночка!

Гори, немецкая земля!

Вернися, ягодиночка!

Все плакали, а плача, улыбались.

Расходились усталые. Лиза загнала мальчишек в дом, остановилась у своей калитки. Майское солнце пряталось за горизонт, унося за собой восторженность дня.

Победа. Вот и дождались, – думала Лиза уже спокойно.

Она посмотрела вдаль.

По деревенской дороге к своему дому в закатном солнце шла маленькая женщина в синем платке.

Мать, которая будет ждать ...

Рассеянный хореограф