ПреЛЮДИи чувств

Прелюдии Чувств
20 марта в 12:45

ПРИБЛУДА

Общий семейный приговор вынесла старшая дочь – Сонька. Замуж по вредности характера и большим претензиям к женихам она так и не вышла, и к тридцати годам превратилась в желчную мужененавистницу. Этакая язва желудка, мужской кошмар во плоти.

– Приблуда. – сказала, как припечатала. Младшая дочь, Юля, смешливая толстушка, одобрительно усмехнулась. Мать промолчала. Но по ее угрюмому лицу было ясно, что невестка и ей не понравилась. А что тут могло понравиться?! Единственный сын, опора и надежда, сходил в армию, и привез оттуда жену. И у этой, так называемой жены, ни отца с матерью, ни денег. Ничегошеньки. То ли в детдоме росла, то ли по родне мыкалась. Ничего не известно. Толик отмалчивается, да отшучивается, мол, не журись, мать, наживем свое богатство. Вот и поговори с ним, с оболтусом. Кого привел в семью? Может, она воровка какая, аферистка. Мало ли их сейчас развелось!

Варвара Никитична, с тех пор, как Приблуда в доме появилась, ни одной ночи не спала. Вполглаза дремала. Все ждала какой-нибудь каверзы от новоявленной родственницы: когда она по шкафам шарить начнет. А дочери еще и подзуживают, мол, ты бы, мать, ценные вещи по родне б попрятала. Мало ли чего! Шубы, там, золотишко. А то в одно прекрасное утро проснемся, а барахлишко-то тю-тю!

А уж Толику плешь проели за месяц: кого в дом привел! Где твои глаза были? Ни кожи, ни рожи!

Но делать нечего, жить надо. Стали жить и Приблуду на место ставить.

Дом богатый, огорода тридцать соток, три кабанчика в сажке, птицы –так вообще не считано. Всю работу, хоть сутки пластайся, не переработаешь. Но Приблуда не жаловалась. И полола, и у кабанчиков управлялась, и готовила, и убиралась в доме. Старалась свекрови угодить. Да только если не лежит материнское сердце, хоть ты золотом выстелись, а все не так, все плохо будет. Нежеланной невестке она, изнывая от досады, в первый же день сказала, как отрезала:

– Зови меня по имени-отчеству. Так лучше будет. Дочери у меня уже есть, а ты, как ни старайся, роднее дочек не станешь.

С тех пор Приблуда ее Варварой Никитичной и величала. А сама мать невестку никак не называла. Надо было что-то сделать или сказать. Так и говорила: «Надо сделать». И все. Нечего потакать. Зато золовушки нелюбой родственнице спуску не давали. Каждое лыко в строку вставляли. Иной раз мать вынуждена была и придержать расходившихся дочерей. Не потому, что жалела Приблуду, а потому что порядок должен быть в доме, а не скандалы. Тем более девка-то работящей оказалась. Хваталась за все. Не лодырька. Сама себе не признаваясь, мать постепенно оттаивала.

Может, и наладилась бы жизнь со временем, да только Толик загулял.

Да и какой мужик выдержит, если ему с утра до ночи в два голоса дудят: на ком женился, да на ком женился. А тут Сонька познакомила-таки его с какой-то подружкой, ну и завертелось, закрутилось. Золовки торжествовали победу: ну, теперь-то ненавистная Приблуда уберется. Мать отмалчивалась, а Приблуда делала вид, что ничего не случилось, только словно усохла вся, одни глазищи остались. Тоскливые. И вдруг, как гром среди ясного неба, две новости: Приблуда ждет ребенка, а Толик с ней разводится.

– Не бывать этому, – сказала мать Толику. Я тебе ее в жены не сватала.

Но раз женился, живи! Нечего кобелевать. Вон, отцом скоро будешь. Порушишь семью, сгоню из дома и знать тебя не желаю. А Шурка здесь жить будет.

Первый раз за все время мать назвала Приблуду по имени. Сестры онемели. Толик взъерепенился, мол, я мужик, мне и решать. Только мать руки в бока уперла и засмеялась: «Какой ты мужик?! Ты пока только – брюки. Вот родишь ребенка, да вырастишь его, ума ему дашь, в люди выведешь, вот тогда и мужиком называйся!»

Мать никогда за словом в карман не лазила. Но и Толик весь в матушку!

Если что задумал – все! Ушел из дома. А Шурка осталась. И через положенное время родила девочку. И назвала ее Варюшкой. Мать когда узнала, ничего не сказала. Но видно было, что ей это радостно.

Внешне в доме ничего не изменилось, только Толик забыл дорогу домой. Обиделся. Мать, конечно, тоже переживала, но виду не показывала. А внучку полюбила. Баловала ее, подарки покупала, сладости. А вот Шурке, видно, так и не простила, что сына через нее лишилась. Но никогда ни словом, ни половинкой не попрекнула ее.

Прошло десять лет. Сестры повыходили замуж, и в большом доме остались они втроем: мать, Шурка и Варюшка. Толик завербовался и уехал с новой женой на север. А к Шурке стал подбивать клинышки один военный в отставке. Серьезный такой мужчина, постарше ее. Он с женой разошелся, квартиру ей оставил, а сам в общежитии жил.

Работал, пенсию получал, словом, жених серьезный, положительный. Шурке он тоже понравился, но куда она его привела бы? К свекрови?!

Объяснила ему все популярно, прощения попросила и выставила. А он не будь дураком – на поклон к матери пришел. Так, мол, и так, Варвара Никитична, люблю я Шуру, жить без нее не могу.

А у матери ни один мускул на лице не дрогнул.

– Любишь, -говорит, – ну что ж, сходитесь и живите.

Помолчала и добавила.

– По квартирам Варюшку таскать не дам. Здесь и живите. У меня.

И стали они жить все вместе. Соседи себе языки до мозолей стерли, обсуждая, как чокнутая Никитична родного сына с дома согнала, а Приблуду с хахалем – приняла. Не иначе опоила эта девка дуру старую. Только ленивый не перемывал косточки Варваре Никитичне. А она не обращала внимания на досужие разговоры, с соседками бесед не вела, про молодых ничего не рассказывала, держалась гордо и неприступно. Шурка родила Катюшку. И мать нарадоваться не могла на своих ненаглядных внучек. Хотя, какая Катюшка ей внучка? Да никакая.
А вот поди ж ты!

Беда свалилась, как водится, неожиданно. Шурка тяжело заболела.

Муж сломался, одно время даже запил. А мать молча, без лишних слов, сняла все деньги с книжки и повезла Шурку в Москву. Каких только лекарств не выписывала, каким врачам не показывала. Не помогло.

Утром Шурке стало полегче, и она даже попросила у матери куриного бульона. Обрадованная мать мигом зарубила курицу, ощипала, отварила. А когда принесла готовый бульон, Шурка не смогла его есть и в первый раз за все время заплакала. И мать, которую никто никогда не видел плачущей, заплакала вместе с ней:

– Что ж ты, деточка, уходишь от меня, когда я тебя полюбила? Что ж ты делаешь?

Потом успокоилась, утерла слезы и сказала:

– За детей не волнуйся, не пропадут.

И до самого конца больше уже слезы не проронила, сидела рядом, держала Шуру за руку и тихонько гладила, гладила, словно прощения просила за все, что между ними было.

Прошло еще десять лет. Варюшку выдавали замуж. Пришли Сонька с Юлькой, постаревшие, попритихшие. Ни той, ни другой Бог детей не дал. Собралась какая-никакая родня. И Толик приехал. С женой-то он к тому времени разбежался. Попивал крепко. Как увидел, какой красавицей стала Варюшка, обрадовался. Мол, не ожидал, что у него такая замечательная дочь. А как услышал, что дочь-то папой чужого мужчину называет, так помрачнел и к матери с претензиями, мол, ты во всем виновата. Зачем чужого мужика в дом пустила, пусть убирается. Нечего ему здесь делать. Я – отец.

Мать послушала и говорит:

– Нет, сын. Ты не отец. Как был смолоду штанами, так и не вырос из них в мужика.

Сказала, как припечатала. Толик не вынес такого унижения, собрал вещички и опять подался колесить по белу свету. Варюшка вышла замуж, родила сына. И в честь приемного отца назвала его Александром. А бабу Варю в прошлом году схоронили рядом с Шуркой.

Так они и лежат рядком: невестка и свекровь. А между ними этой весной проросла березка. Откуда взялась, непонятно. Никто специально не сажал. Так, приблудилась ниоткуда. То ли прощальный привет от Шурки. То ли последнее прости от матери.

Аатор: Нина Роженко Верба