ПреЛЮДИи чувств

Прелюдии Чувств
19 марта в 12:03

Справедливость

Когда Ольга Николавна, тогда еще совсем Олечка, пришла в институт на первую лекцию к Суровкину, он начал занятие так: «Чему, юные мои друзья, учит нас вся история человечества? Тому, что справедливости не существует». И эти слова тогда ее зацепили, настолько, что она стала частенько их повторять, резюмируя то, что происходит в ее жизни или в чужих жизнях, которым она была свидетелем.

Потом она сама стала преподавать, правда, в школе. Но на своих уроках истории про справедливость с детьми разговоры не заводила, сама до конца так и не разобралась: существует справедливость или нет. Однажды в школьном коридоре наткнулась на рыдающую взахлеб девчушку, маленькую совсем, из началки. Как могла, стала успокаивать, привела к себе в класс, где было тихо и пустынно по случаю ее «окна», напоила ребенка соком, попыталась вызнать причину таких рыданий. «У Танькииииииии браслетик новыыый, — с подвываниями рассказывала малявка, — на нем «Оля» бисером выыыыыыышито, а ведь это яааааааа Оля, а не Танька. Я ей меняться предлагалаааааа. И кулончик давала, и ручку четырехцветную, и блокнотик с Биланом, а она не хочееееееет. Это же несправедливо!».

Ольга Николаевна слушала эту незатейливую историю своей маленькой тезки, и жалость, и даже ярость сжимали ее сердце. Ну ведь и вправду несправедливо! Зачем какой-то Таньке браслет с чужим именем? Если только дразнить маленькую веснушчатую Олю?

Ольга Николавна, как могла, успокоила девочку, проводила ее до раздевалки и занялась журналами: накопились невыставленные оценки.

Историю эту она больше не вспоминала, но, каждый раз, когда она видела круглое, все в веснушках, личико тезки, что-то неприятно дергало где-то в районе сердца.

А потом она совершила кражу. Самую настоящую. Позже она много раз думала о том, как же ее, такую щепетильную в вопросах чести и порядочности, угораздило совершить столь непотребный поступок. И объяснение находилось всегда одно и то же: «Это не кража. Это борьба за справедливость».

Ольга Николавна зашла в учительскую в тот момент, когда еще одна ее тезка, Ольга Борисовна, преподающая в школе физику, очередной раз громогласно и чрезмерно эмоционально честила своего супруга, с которым давно находилась в состоянии войны. «Нет, девочки, ну вы посмотрите! Мне сороковник исполнился, уже не девочка давно, а он мне приносит, «На, — говорит, — дорогая, подарок тебе». И пакетик протягивает. Я открываю, вытряхиваю, а там — кулончик на цепочке. Железяка. Бижутерия, да еще дрянная, копеечная. Нормально, да? Жене на юбилей подарочек. Лучше бы кусок мыла купил, затраты такие же, но хоть какая-то польза же!». Ольга Борисовна брезгливо, двумя пальцами, держала цепочку, на которой покачивалась подвеска , три сплетенные буквы — ОЛЯ.

Коллеги сдержанно реагировали, охая и ахая, тем самым выражая поддержку обиженной юбилярше и негативно оценивая поступок нерадивого супруга физички. А Ольга Николавна сразу вспомнила про браслет и веснушчатую девчонку. Прозвенел звонок, коллеги поспешили к своим детям, отправилась на урок и Ольга Борисовна, бросив цепочку на стол. И вот тут-то Ольга Николавна и не удержалась. Она подошла к столу, поколебавшись совсем чуть-чуть, взяла цепочку и опустила в карман.

Во время обеда Ольга Николавна уже караулила около столовой. Вот появились мелкие, обедавшие первыми. Вот и Оля с веснушками. Ольга Николавна проследила, куда Оля кинула свой ранец и, дождавшись, когда рядом никого не оказалось, переложила цепочку с кулоном из своего кармана в карман ранца.

Потом, конечно, были угрызения совести, желание немедленно покаяться, вернуть украденную вещь хозяйке, но на фоне всего этого было какое-то удовлетворение от того, что все стало справедливо: Ольге Борисовне эта вещь не нужна и даже противна, девочке с веснушками — очень нужна.

Конец мучениям положила простая мысль: надо Ольге Борисовне компенсировать потерю чем-то, что ей будет приятно иметь. И довольно быстро такая вещь нашлась. Ольга Борисовна была заядлая курильщица, и более того — ценительница хороших сигар, которыми на учительскую зарплату не разживешься. А Ольга Николавна много раз видела картонные цилиндрики с сигарами, валяющимися у своего соседа, с которым она приятельствовала. Судя по тому, что цилиндрики валялись где ни попадя, для хозяина особой ценности они не имели, поэтому нет ничего плохого в том, чтобы увеличить количество справедливости на планете путем перемещения одной сигары от старого владельца к новой владелице. Именно так Ольга Николавна и поступила, украв сигару у соседа и подложив ее в сумку Ольги Борисовны.

С каждой кражей или с каждым «актом борьбы за справедливость» цепочка все удлинялась: после перемещения сигары появилась надобность компенсировать соседу ее потерю и именно тем, что ему по-настоящему нужно, и эта надобность приводила к новой краже, а та — к еще одной, и конца-края этому не было.

Иногда Ольга Николавна пострадавшим от ее «справедливого перемещения имущества» подкидывала и подкладывала что-то из своих вещей, если знала, что пострадавший нуждается именно в этой вещи. Но тогда ей казалось правильным и себе тоже компенсировать изъятую вещь чем-то, что иметь хотелось. Поэтому цепь перемещений не кончалась и кончиться не могла.

Перед весенними каникулами она приболела, да всерьез. Врач диагностировал воспаление легких, запретил выходить из дома, а уж тем более ходить на работу. Ольга Николавна даже обрадовалась возможности отдохнуть под конец учебного года, перед жаркой экзаменационной страдой. Удовольствие от отдыха портило только одно: у нее на руках завис монокль, изъятый у престарелой родственницы, которая даже не помнила, откуда он у нее взялся, и им не дорожила. Ольга Николавна украла его все с той же благородной целью установления справедливости, чтобы подложить его директору школы, помешанному на старых вещах, у которого она чуть раньше забрала маленький радиоприемник, чтобы... Впрочем, это было неважно. Важно было лишь то, что монокль лежал на тумбочке около ее кровати (она пыталась с его помощью читать, чтобы понять, как вообще им пользуются), и процесс борьбы за справедливость временно прервался.

В воскресенье, к ней пришли ее дети, ее одиннадцатый класс. Не все, конечно, — пришли те, кому предстояло сдавать историю, и кто нуждался в ее учительских советах. Почти весь день они разбирали последние темы программы, пили чаи, отвлекались на разговоры «за жизнь».

После их ухода Ольга Николавна перемывала чашки, улыбаясь. Она думала о том, что правильно выбрала свою профессию, о том, что, возможно, эта работа — это ее судьба, ведь ей всегда удавалось находить общий язык с самыми разными детьми. А еще думала о том, какие прекрасные люди эти ее одиннадцатиклассники, какие целеустремленные, творческие, порядочные.

Поздно вечером она улеглась в постель, потянулась к телевизионному пульту, лежащему на тумбочке и ощутила холод где-то в районе солнечного сплетения. Она вскочила, включила свет, обвела взглядом комнату, посмотрела под тумбочкой, под кроватью — монокля не было. Она точно помнила, что еще днем он лежал тут, на тумбочке. Точно помнила, что сама никуда его не перекладывала. А теперь его нет. Ей стало не по себе. Вороватый жест одного из ее деток (кого же?) за секунду превратил ее, не лишенную благородства и внутренней логики борьбу за справедливость, в банальное, бытовое воровство.

Она украла монокль, чтобы передать его тому, кому он нужен. И только такая последовательность действий оправдывала кражу. Теперь же цепь прервана, и оправдание исчезло. Ольге Николавне не пришлось спать этой ночью. Она ворочалась, вставала, пила воду, снова ложилась, но заснуть не удавалось: внутри было холодно и как-то гулко. Под утро она задремала, приняв перед этим решение объездить все антикварные магазины и блошиные рынки, но найти и купить монокль, чтобы подкинуть его директору. Продремав пару часов, она встала, потеплее закуталась и отправилась в свою спасительную поисковую экспедицию.

Через несколько часов два грубых санитара грузили ее помятое, переломанное, мертвое тело на носилки, а рядом снимали показания со свидетелей наезда красной мазды на молодую женщину, перебегающую дорогу вдали от всех зебр и светофоров.

***

— Кирилл Николаевич, можно?

— А, Устьянов, заходи. Что у тебя?

— Кирилл Николаевич, ну Вы же сами знаете, у меня «троек» в четверти никогда не было. Вообще никогда. А тут вот как раз по Вашей химии получается. Да я сам понимаю, что два зачета завалил. Но я исправлю, правда. Кирилл Николаевич, пожалуйста, давайте Вы мне авансом «четверку» поставите, а я вот после каникул сразу все сдам, а? Я все равно с репетитором занимаюсь, мне ж ЕГЭ скоро сдавать. Я, правда, все сдам.

— Сереж, вот сдашь — тогда и будет «четыре». А пока, извини, наработал ты только на «трояк».

— Ну Кирилл Николаевич... А если обмен?

— Какой обмен?

— Ну это не взятка, Вы только не подумайте... Это такой подарок. Я ж знаю, что Вы старые вещи колллекционируете, вот я Вам монокль принес, он еще от моего прапрадедушки остался. Бабушка говорила, что он дорогой. Я от чистого сердца. Вот, берите. Вы уж тоже не обидьте меня, поставьте «четверку», это же справедливо будет.

— Сереж, иди-ка ты на урок. Вместе с моноклем. Неужто Ольга Николавна за столько лет вам не объяснила, что справедливости не существует?

Светлана Лаврентьева