ПреЛЮДИи чувств

Прелюдии Чувств
24 января в 01:41

Однажды на рынке города Марракеш я наблюдала удивительную картину: высокая, красивая марокканка, возведя к небу тонкие руки — рукава шёлковой галабеи сползли к локтям, обнажив многочисленные золотые браслеты, вертела перед носом сконфуженного мужчины кольцом, выхваченным с прилавка, и кричала «ара льфлюз, ара льфлюз». Мужчина делал вид, что видит её впервые. Только желваками на весь рынок скрипел.

— Деньги у мужа просит? — спросила я у экскурсовода.
— Как догадались? — опешила она.
— Интуиция, — соврала я.
Не рассказывать же чужому человеку, что такую картину я наблюдаю всю свою жизнь.

Когда мама сердится на папу, она называет его «этот человек».
— Этот человек мне всю душу вынул, — объявляет она и краснеет бровями. Если мама краснеет бровями, значит всё. Не бывать сроку давности обиде, нанесённой ей железобетонным супругом.
Папа на каждый «этот человек» бурчит нечленораздельное. И смотрит на жену круглым зелёным глазом. Одним. Почему одним, потому что двумя глазами смотреть на женщину никаких нервов не хватит.
Так что если мама, вся в красных бровях, бегает из угла в угол, заламывает руки и сыплет «этими человеками», а папа сидит вполуоборот, одним глазом смотрит в футбол, а вторым грозно косится на жену, означать это может только одно. Что она неудачно попросила у него денег. На капитальный ремонт квартиры, например.
— Ай кник, пох чка (женщина, денег нет)! — выдыхает огнём папа и поднимает звук телевизора.

Мама у нас опытный вояка. Во времена оны такие женщины записывались в амазонки и под носом инквизиции слетались на шабаш. Поэтому ничего удивительного, что через месяц непрерывного мозгового штурма в нашей квартире начинается полномасштабный ремонт, прерываемый только стенаниями папы «ай кник, в последний раз даю денег, больше не проси, пох чка!»

С мамой на шопинг соглашается идти только Гаянэ, потому что она у нас самая совестливая. Ну и папа, чтобы потом ещё и грузоперевозку не оплачивать. Остальные дочери под разными предлогами отказываются сопровождать её в магазин. Потому что наша мама любому Моисею сто очков вперёд даст. Она будет методично водить тебя по всяким отделам, выбирая самое почему-то крупногабаритное, как-то: монолитную железную люстру на двенадцать свечей, пятиметровый металлический карниз, оригинальный журнальный столик на литых ножках, чугунную тотемную тётечку с грудями (в кабинет). То, что за время покупок ты можешь состариться и умереть, её мало волнует. Она ведёт скрупулёзные переговоры с продавцами, придирчиво выбирает товар, а потом звонит мужу:
— Юр-джан (тут телефон в её руках раскаляется, потому что Юрджаном она называет его, когда просит крупную сумму). Юр-джан, — звенит колокольчиком в плавящуюся трубку мама, — я всё уже выбрала, принеси денег.
И отключается.

В папе умер великий актёр немого кино. Папа умеет, не издав ни одного звука, сыграть в салоне автомобиля полнометражную пантомиму под кодовым названием «зачем я женился на этой выпендрёжнице из Кировабада, когда мог взять в жёны скромную тихую дочь нашей соседки Анико и прожить с ней долгую счастливую жизнь, не ведая грёбаного стиля модернизма в нашем захолустье!» Доиграв свою фирменную пантомиму, он выходит из машины, и, слегка дымясь ушами, идёт искать жену, которая, напустив на себя беззаботный вид, ожидает его у горы отобранного товара.
— Женщина, что это такое? — не выдержав пытки увиденным, предаёт принципы немого кино папа.
— Наша будущая гостиная, — отвечает мама и превентивно краснеет бровями. — Дай денег.
— Сколько?
— Сколько есть!

Однажды, в годы прыщавой юности, когда каждый насмешливый взгляд наносит твоей самооценке невосполнимый ущерб, она погнала моих младших сестёр на рынок — покупать продукты. Сёстры безропотно таскали за ней баулы с помидорами и баклажанами — стояла осенняя пора, сезон бешеных заготовок, и молились, чтобы у мамы как можно скорее закончились деньги. Накупив нужные продукты, она оставила их возле входа — ой, забыла петрушку взять, сейчас вернусь, — и исчезла в толпе. У Гаянэ с Сонечкой нехорошо сжалось сердце, но отступать было некуда — не бросать же продукты на произвол судьбы. Мама появилась через пять минут, шла сквозь толпу словно статуя Иисуса в Рио, раскинув в стороны свои прекрасные руки, и с этих прекрасных её рук свисали длинные вязанки овечьей шерсти.
Удержал сестёр от бегства паралич. Пока они приговорённо моргали глазами, мама обвесила их шерстью, присобачила сверху тюки с баклажанами-перцами и погнала домой. Стоит ли уточнять, что по дороге им встретились буквально все симпатичные мальчики Берда?

Вернёмся к папе с Гаянэ. Пока они, сыпля абанаматами, перетаскивают будущую гостиную в машину, мама на минуточку заглядывает в соседний магазин тканей и исчезает там до закрытия.
— Женщина, у тебя совесть есть? — хрипло интересуется папа, когда его жена, наконец, вспоминает дорогу к автомобилю.
— Поехали домой, нечего время на пустые разговоры тратить! — Отрезает она.

Но самое интересное случается потом, после ремонта. Когда к нам приезжают, например, гости из Еревана.
— Надо же какая красота! — замирают они на пороге квартиры, поражённые тем, что в наших Макондах можно увидеть такие интерьеры. — Эклектика! Новое прочтение классицизма! Изысканный этнический реализм! И кто всё это так красиво придумал?
— Я! — отвечает папа. — Это придумал я!
Потому что он искренне считает, что придумал тот, кто оплатил.

Наринэ Абгарян