ПреЛЮДИи чувств

Прелюдии Чувств
13 января в 12:49

НАЛЕЙ-КА РЮМКУ, РОЗА, Я С МОРОЗА! ВЕДЬ ЗА СТОЛОМ СЕГОДНЯ ЛИШЬ ТЫ ДА Я....

На старый Новый год у нас в Малаховке всегда собирались дружественные соседи. На обычный Новый год - душевно близкие, а на Старый - территориально близкие. Т.е.это не значит, что они были совсем чужие, но главным их объединяющим фактором было соседство друг с другом и с нами. Бабушка, тетка и мама в шесть рук пекли, жарили, заливали и мариновали, папа с соседом Аркашей мостили столы сквозняком через две комнаты, а потом, словно на радость охотникам за беглыми неграми, по пороше из разных концов нашей улицы тянулись все виды следов от мягких лунок, оставленных валенками, до словно проклюнутых воронами дырок от каблуков-гвоздиков. Эти ручейки следов сливались в единый поток у нашей калитки и широкой рекой втекали на наше крыльцо.

Сначала приходили всегда соседи Жуковские. Они к своему столу подтягивали и стулья, главная женщина в их семье несла кулебяку, а старший брат Аркаша в последние минуты перед общим сбором заставлял мою маму порепетировать с ним его предстоящее пение. Аркаша мечтал и вполне мог составить славу Большого театра, но вместо этого, следуя строгим указаниям мамы окончил технический Вуз, а работал вообще снабженцем какого-то завода, используя возможности этой деятельности, баловал любимую женщину, ненавидимую мамой, и в конце концов за это лет 10 встречал Старый и всякий Новый год в Хабаровском крае на лесоповале. Но это потом, а тогда еще он распевался у накрытого стола, собираясь сорвать общие аплодисменты и укоры его матери за ненадлежащий выбор сыну профессии.

Потом издалека начинало пахнуть копченой рыбой. Это шли Цикерзоны. Старик Макс Цикерзон по линии санинспеции проверял рыбные производства, поэтому в любое время у Цикерзонов можно было разжиться рыбными деликатесами, хотя этому предшествовал целый ритуал. Макс божился, что ничего нет. Он выпучивал глаза, громко (чтоб слышал главный враг, сосед Элькис) орал:"Шо ви видумиваете себэ?! Откудва я могу иметь риба?! Я её вижу не чаще вас! Это - золото нашего народного хозяйства, она вся на учёте!"

Потом он переходил на шёпот (почти такой же громкий, как крик) и обращался уже конкретно к моей бабушке:"Циля Львовна, ви со своими вечными гостями и застольями доведёте меня до прокуратуры! Но я не могу Вам отказать! Вот здесь 700 грамм семги и пол кило севрюги, я Вам отдаю и остаюсь голодный и ни с чем!И всего за 11 рублей, между прочим!" После чего обе стороны расходились с чувством глубокого удовлетворения. Но в Старый Новый год был особый таможенный режим. И Макс с Розой и дочерьми шли в сторону нашего крыльца с гордо поднятой головой, благоухая жертвуемой товариществу осетриной и чавычей.

Буквально следом за ними неслась как-то боком, оставляя те самые следы-гвоздики, невестка соседа, врача Туманова, медсестра Зоя. Сами Тумановы, включая Зойкиного мужа Костю, не опускались до такой разношерстной и сильно поджиденной компании, хотя внешне были со всеми нами всегда любезны. Зато Зойка старалась за всех. Ее гвоздики оставили следы почти на каждом крыльце нашей улицы в моменты отсутствия жен, чужие мужья почти без неловкости обсуждали Зойкины прелести и ее преференции в любви и чувствовали себя членами одного профсоюза, что терминологически было почти оправдано. Не удивительно, что Зойкин муж Костя, надомник-индивидуалист, оказавшись за пределами дружного коллектива любовников своей жены, вскоре лишился и ее самой. А она, перелетной птицей погостив в каждом втором доме нашей улицы, улетела потом на юг с приезжим дачником Арамом.

Именно с Зойкой и как раз на птичью тему у меня в раннем детстве произошел конфуз. Я очень любила толкаться среди взрослых и участвовать в их разговорах, часто повторяя то, о чем лучше бы помолчать. Вот и тут, стоило всем усесться за новогодним столом, в повисшей на секунду тишине я спросила:"Тетя Зоя, Вы - медсестра?"-"Да, Танюш, а что? - Ничего. Курица - не птица, а медсестра - не девица..." Ржали все, и Зоя - громче всех, но я позже свое получила.

Потом подтягивались и все остальные гости. Соседка справа Анна Дмитриевна гордо несла на вытянутых руках печеного агнца и все, словно видели его впервые, шумно изумлялись, как здорово у нее получается, хотя все не раз брали у нее эту форму и делали точно таких же ягнят. Только моя бабушка бастовала.Она говорила:"Шо я буду печь эту Анькину овцу, когда ее может и Анька, и любой, а я лучше сделаю штрудл и Наполеон, каких не умеет никто!". Гордая была...Ни с кем не хотела делить славы!

Дядя Афоня, живший на углу, приносил целую вязку тарани, которую мы обгладывали до лета и следующих уловов. И до сих пор во рту у меня вкус супа из воблы, что варила бабушка, который, клянусь!, вкуснее любого буйабеза и том-яма, вместе взятых!
Надо сказать, что если кто-то что-то приносил, то только по велению сердца, никого податью не обкладывали, и мои готовили пир без учета этих дополнительных вливаний, но все равно было приятно и интересно, кто чем хочет поделиться.

Вообще на всеобщий сбор на Старый новый год объявлялось абсолютное перемирие, соединялись несоединимые и как-то двое суток вместе гулял у нас заведующий строительным рынком Кацель и следователь областной прокуратуры Дёмочкин, который вел его уголовное дело, а учился когда-то с моим папой. Главное, за чем следили хозяева, чтобы не сажать рядом кровных врагов - все-таки у всех в руках колюще-режущие предметы!

Поэтому старательно разводились в разные концы ювелир Элькин и Цикерзон, по будням строчившие друг на друга доносы, два главных конкурента протезист Хайкин и протезист Борейшиц, чьими унитазно-белыми зубами рубала новогодний ужин вся Малаховка. Нельзя было сажать рядом полковника Павла Герасимовича и подполковника Семена Андреича из-за разных оценок сражений Великой Отечественной. Они так сцеплялись на эту тему, что готовы были наше застолье превратить в Сталинградский котел.

В остальном же все вели себя мирно, дружелюбно, а после первой и второй голосили без разбора русские, еврейские и украинские песни, плясали, обнимались, бегали на крыльцо вроде покурить, хотя часто потом снег вокруг становился исписан желтыми таинственными письменами. Наверное, уролог Ган мог бы их прочесть, но не задавался такой целью.

Часа через три кого-то срубал сон, кто-то, крутя пуговицу соседу, доказывал только самому себе понятные утверждения. Аркаша на бис уже раза три пропел Эпиталаму и Вернись в Сорренто. Старухи, перед тем как уйти спать, требовали мамину коронку "Мама, нет слов ярче, добрей..." и шумно шмыгали носами, роняя крупные слезы. Их сменяли погрустневшие мужики, беззвучно повторявшие слова Темной ночи, Землянки или С берез неслышен, невесом...
И те, кто едва уцелел в той войне, и те, кто не нюхал ее, и местные антисемиты, и те, чью родню выкосили их единомышленники, в этот момент чувствовали себя единым отрядом и, распрямив спину, шептали слова тех песен.

Потом был чай. Необыкновенные пироги и торты, сотворенные бабушкой и теткой, принесенный в жертву агнец Анны Дмитриевны, варенье "царская вишня", на которое была способна только по-учительски методичная Фира Оппельбаум, какие-то умопомрачительные миндальные пирожные, которые пекла полковничиха Оля, невиданные конфеты - их всегда приносил директор комиссионки Брофман, и сказочная пахлава из волшебных рук тети Лили Симонян.

И становилось уже больше свободного места, кто-то уходил, а кто-то спал, приткнувшись в соседней комнате или на террасе, а оставшиеся плотнее окружали маму и пели самое любимое, отчего у всех, даже у сонных, блестели ярче глаза и мягчели лица. "Я иду не по нашей земле...", "Здесь под небом чужим...", "Есть город, который я вижу во сне..." Словно многие знали уже тогда, что половина из них не один Старый Новый год позже встретит совсем в других пределах и другой компании...

А наутро возвращалась обычная жизнь. С работой, болячками, разводами, соседскими склоками, и только дети все еще в надежде заглядывали под осыпающиеся ёлки - а вдруг? и, не найдя ничего, считали дни календаря до следующего Старого Нового года.
Автор ТАТЬЯНА ХОХРИНА