Всё будет хорошо!

Всё Будет Хорошо!
вчера в 13:00

:) Блистательный текст...

Такого голоса, кажется, не было ни у кого. Даже не знаю, с чем сравнить. Орган Московской консерватории, оживающий под пальцами Гарри Гродберга. Поющая виолончель Пабло Казалеса. Пасхальная служба с участием Максима Михайлова в Елоховской церкви…
Голос, пробирающий до мурашек. Голос, созданный для великих стихов и торжественных песнопений. Вот что такое голос Ричарда Бартона.
И конечно, его прозрачные ангельские глаза. Как два чудесных аквамарина, сияющие из любой, самой непроглядной тьмы. "Он умеет ласкать одним взглядом", - вздыхала Марлен Дитрих, тщетно пытавшаяся соблазнить и увести Бартона от этой "ужасной бабы", т.е. Элизабет Тейлор.
В этом году исполняется 40 лет, как его не стало. Под конец жизни тяжело болел. Кажется, это был цирроз печени, о котором никому не полагалось знать. И ещё целый букет недугов разной степени тяжести. Но он продолжал сниматься. Какие-то неглавные роли и явно невыдающиеся фильмы, о которых сегодня никто бы и не вспомнил, если бы там не играл Ричард Бартон.
Как многие великие актеры, он ненавидел смотреть на себя в кино. Особенно когда вдруг резко и некрасиво постарел. Хотя был нестарый. Ненавидел своё рябое, в оспинах лицо, крашеные жидкие волосы, живот, который он старался незаметно втягивать, как только к нему приближалась камера. Он знал, как она может быть безжалостна. Но ещё безжалостнее он был к себе сам.
Я читал его дневники, интервью последних лет. Сплошное самобичевание. Все плохо. Изуродованная, бессмысленная жизнь, за которую некого винить, кроме себя самого. Первая жена, с которой он не общался до самой своей смерти. Брошенные дочери, которыми почти никогда не занимался. Ни одной роли, которой можно было бы гордиться. "Гордиться - это не про меня!" - судорожная затяжка сигаретой и обиженный взгляд спаниеля, которого ненароком задели ногой.
И даже своего Гамлета - признанную вершину - вспоминал только в связи с тем, что однажды к нему на спектакль пожаловал сам сэр Уинстон Черчилль. Он сидел в первом ряду и нараспев, в полный голос, декламировал шекспировские стихи, страшно мешая актерам на сцене.
В антракте Черчилль постучался к Бартону в гримерку
- Милорд, мой принц, - пробасил он, распахнув объятия на пороге.
Бартон приготовился выслушать восторги с почтительной улыбкой.. Но их не последовало, зато прозвучала неожиданная просьба.
- Вы позволите мне воспользоваться… вашим туалетом?
Бартон растерялся. Черчилль не мог пойти в обычный туалет для публики . К тому же там была очередь. Но то, что он пришёл справить нужду в гримерку к Принцу Датскому, в этом виделся знак особого доверия.
- А что потом?
- Ничего. Кажется, он даже не спустил воду. Эту честь предоставил мне.
Бартон был, конечно, сноб. Валлийский паренёк из многодетной семьи. Сын горняка, которому на роду было написано всю жизнь провести во тьме горняцкого подземелья, но судьба вывела его под прожекторы и софиты лучших сцен, на свет широкоформатных экранов мира, сделала величайшей звездой всех времён и народов. Было от чего возгордиться! Его неумолимо тянуло к богатым и знаменитым. Он любил деньги и не скрывал этого. Ещё больше он любил их тратить с размахом и вкусом. Когда Бартон покупал эпохальные бриллианты для Элизабет Тейлор, то состязался с самим Онассисом.
Любой аукцион он проживал как спектакль.
Любой визит к Сartier обставлял как выход на сцену.
На самом деле это требовало от него неимоверного напряжения. Деньги даром не давались. За все эти драгоценности, за коллекцию импрессионистов, за свиту бездельников, сопровождавших их по миру, он расплачивался своими нервами, голосом, энергией, жизнью. Деньги, деньги… Отчаяние и ярость топил в алкоголе. Три бутылки вина в день - норма. Скотч перед выходом на съёмочную площадку - обязательный пункт в звездном райдере. Когда совсем стало невмоготу, пошёл и сдал анализы. Анонимно. Врач посмотрел на результаты и сказал: "Я хочу предупредить, что если этот господин будет продолжать в том же духе, ему осталось жить две недели".
Талант - это прежде всего умение концентрироваться. Бартон сконцентрировался. Бросил пить, бросил Лиз Тейлор. Он знал, что с ней прямиком идёт на дно. Она-то выплывет, выживет. Как выживала всегда. Кошка на раскалённой крыше. А он погибнет.
Он все это подробно описал в своём дневнике, который был издан после смерти Элизабет Тейлор.
Салли, его последняя жена, не хотела делать Лиз больно и долгое время не разрешала их публиковать. Это пронзительная и страшная исповедь человека, который загоняет себя обратно во тьму пострашнее любого рудника. И единственный свет - книги. Он всюду таскал за собой огромный неподъёмный саквояж. Библия, Коран, весь Шекспир, академический словарь непристойных слов, который держал у своего изголовья в отелях… Представляю как звучали эти проклятия, озвученные его виолончельным баритоном. Песня!
Отдельная сумка с книгами в бумажных обложках. Роман за ночь - легко! Обязательно томик стихов Дилана Томаса, с которым он никогда не расставался. Салли положит его ему в гроб.
«Не уходи смиренно, в сумрак вечной тьмы,
Пусть тлеет бесконечность в яростном закате».
Он все надеялся, что сам начнёт писать. Я читал некоторые его опусы. Элегантная старомодная проза в духе Генри Джеймса. Каждый раз Бартон будто надевает на себя парадный смокинг или атласный шлафрок. Наверное, он так представлял себе большого писателя. И кабинет, который он себе оборудовал под крышей коттеджа в Селинье в Швейцарии, - классический интерьер для автора "Саги о Форсайтах". Ирония судьбы в том, что саги про него и Лиз сочиняли другие, а он ограничивался маленькими изящными эссе, которые выписывал со старательным изяществом графомана.
При разводе импрессионисты достались Лиз. У себя в Селиньи он развесил в одинаковых рамках все семь грамот - его семь номинаций на Оскар, который он так ни разу и не получил. Они постоянно напоминали ему о тщете всех призов и наград.
С Салли Бартон я познакомился, когда писал очерк об английском ювелирном Доме Garrard. Она там отвечала за связи с общественностью. Была тиха, немногословна. Зябко куталась в невесомый кашемир цвета маренго, поблескивая огромным многокаратным бриллиантом на пальце.
- Это Garrard? - поинтересовался я.
Грустно-застенчивая улыбка в ответ.
- Нет, это Ричард Бартон.

*Сергей Николаевич.