Всё будет хорошо!

Всё Будет Хорошо!
7 января 2024

:) Ведьмино наследство…

Пятый день... скоро всё закончится... Степан сел на лавку подле забора, достал из кармана клетчатой рубашки «Приму», выковырнул артритными пальцами сигарету и не спеша прикурил, спрятав огонёк спички в кулаке.
Справа послышался шум. Соседский паренёк Сашок тащил складную лестницу, на всю улицу скрежеща ею по асфальтовой дорожке. Степан утром ходил просить к ним помочь кое в чём… Потом к Фёдорычу.
Фёдорыч и Зинка сразу отказались наотрез. Но обещание немного заплатить сделало своё дело. Сашок, местный недотепа, видать, дождался, когда мать срулит в магазин, пришёл, не догадываясь о причине жутковатой просьбы.
– Ну, что? – встал ему навстречу Степан, разминая затёкшие ноги. – Помогать явился?
– Ага, дядь Стёп, – кивнул Сашок и, пыхтя, поставил лестницу у забора. – Закурить дашь?
Сашку за тридцать, но он до сих пор без царя в голове, непутёвый: то сопрёт мелочёвку по пьяни, то подерётся с кем-нибудь, то затеет шалман с прошмандовками, когда мать отлучится в соседнюю деревню к родне. Постоянной работы у него отродясь не было. Мытарил подсобником, да не за деньги – за бутылку. Выпьет и с дури куролесит. Делать же толком что-то полезное так и не научился.
– Дядь Стёп, а скока дашь? А выпить, будет чего? – Сашок суетился, помогая Степану пристроить лестницу к краю крыши. – Не, не туда, сюда, дядь Стёп, ага… А тётка Дуся чего? Мать говорит, вроде помирать тётка Дуся собралась. Да, дядь Стёп?
Степан покосился на парня:
– Не болтай лишку... Слышь, я поднимусь, гляну, а ты мне потом инструмент подашь. Понял?
– Понял. Чего не понять? Давай, дядь Стёп, не боись.
Степан взобрался по лестнице на край крыши и осторожно залез наверх. Серо-чёрный шифер, которому сто лет в обед, опасно затрещал. Степан прикинул место около трубы, где следовало произвести работу, и крикнул:
– Сашок, тащи инструмент.
– Ага, вот он, – парень мухой залетел на лестницу и со всей дури брякнул по шиферу деревянным ящиком, где лежали молоток, топорик, гвоздодер и прочее...
– Тише ты! – прикрикнул Степан. – Дыру в крыше проломишь!.. Раньше положенного времени.
– А ты зачем полез-то? А, дядь Стёп? Протекает?
– Не протекает.
– А зачем?
– Так надо.
– Дядь Стёп, ты слышал?.. Вчера Гришка из сорок пятого въехал в забор к Ключниковым? Тёть Маша так кричала, что у меня уши заложило. Дядь Степ, а знаете, откуда у Гришки машина? Нет? Говорят, батя его в Москву поехал работать. Или в Подмосковье, я толком не помню, поддатый был. Там, говорят, деньгу зашибить можно... – Сашок мечтательно причмокнул, помолчал минуту и снова принялся трещать о соседях по улице: кто, куда ходил и что делал. Степан, методично и не спеша разбирающий шифер, не выдержал:
– Отвали!.. Сядь вон на лавке. Когда будешь нужен, позову.
– А, ну, лады, дядь Стёп, – Сашок не обижался… в предвкушении вознаграждения налом или стопочкой. – Сигаретку дай.
– На две – больше не дам.
Дом Степана ничем особым не выделялся на улице: обшитый доской, выкрашенной синей краской, с белыми наличниками и весёлыми чистыми окнами. Дом хоть и старый, но добротный. Как и сам хозяин, Степан, которому на вид не дашь семидесяти – от силы – шестьдесят. Крепкий, хозяйственный, немногословный и неторопливый. Сашок закурил и от нечего делать пошёл слоняться по соседскому двору, поглядывая, где, что плохо лежит. Облака расползлись, освободив солнцу синюю прогалину, стало припекать. Сашку захотелось пить. Вдруг что-то громко стукнуло… Он обернулся на сосредоточенно ковыряющегося соседа на крыше и тут увидел, как занавеска на окне, что выходило во двор, дёрнулась. И там показалось непривычно приветливое лицо тётки Дуси. Она подозрительным жестом поманила парня в дом.
– Дядь Стёп, а можно зайти, воды попить?
Степан перестал ковырять шифер, помолчал, потом повернулся и сказал:
– Вода на кухне в красном кувшине... Только к матери моей не подходи... Не вздумай!.. И ничего ей не давай.
– Да, зачем мне? Я тока попить, – сказал Сашок, поднялся на крыльцо и открыл дверь в сенцы.
Окон там не было, и в темноте, он, немного ослепший со свету, с размаху шибанулся обо что-то ногой. Это оказалась неубранная раскладушка с помятой постелью. На обтянутой коричневым дерматином входной двери зачем-то висели несколько икон: маленькие дешёвые – из церковных лавок. А одна большая тёмная, видать, старинная – в массивном серебряном окладе. «Хм, странно, зачем иконы-то на входную дверь вешать?» Сашок многозначительно присвистнул, в потёмках пытаясь рассмотреть старинную икону – такую вещь можно загнать за неплохую деньгу. Погладил грязным пальцем вязь на окладе. Покрутил головой и потянул на себя тяжёлую дверь. Вообще-то он у этих соседей не был ни разу. Конечно, любопытно всегда, что да как у чужих. Ступив через порог, Сашок с интересом осмотрелся. Ничего особенного не увидел: старая газовая плита на кухне, стол, покрытый потёртой клеёнкой, буфет, на окнах тюлевые занавески. Но Сашку почему-то вдруг стало тревожно. Несмотря на урчащий холодильник у входа и тикающий будильник на столе, показалось, что в доме повисла неприятная тишина… тяжёлая, как неуместный вопрос, на который не бывает ответа. Сашок подошёл к столу, налил в стакан воды из кувшина и стал пить, как услышал протяжный стон:
– По... моги...
– Да ну, его нафиг, – сказал себе Сашок и развернулся уходить…
Но дверь из коридора в сенцы почему-то застряла и не открывалась. Он поднажал плечом, дверь заскрипела, но так и не поддалась. Сашок матюгнулся: «Что за чёрт?»
– Поди... суды... – прохрипела из спальни тётка Дуся. – Пить хочу...
Сашок не был суеверным и злым. Но разговоры его матери с бабами про то, что Дуся – колдовка – он с любопытством слушал, как интересные сказки. «Но, блин, кто её знает?.. А ну, как, правда?.. Хотя, что она может сделать ему, Сашку, умирающая, по словам матери? Старая бабка, да и всё». Парень взял стакан с водой и понёс в спальню. В комнатке у стены с красным узорчатым ковром стояла старинная железная кровать с набалдашниками. На белых, вышитых по-деревенски подушках лежала, высохшая до желтизны, тётка Дуся. «Странно… А в окне-то она совсем другая была», – вдруг вспомнилось Сашку. Умирающая едва заметно шевелила выпростанными из-под одеяла иссохшими руками, как будто собирая крошки с пододеяльника. Морщинистое лицо её было как маска – неподвижным и без эмоций. Только светло-серые мутные глаза пристально и изучающе смотрели на Сашка. Да так, что ему показалось на минуту, что взглядом своим тётка Дуся жадно ощупывала его, даже залезла внутрь… и там потрогала кишки и кости. У него по спине поползли мурашки.
– Вот, тёть Дусь, вода, – неловко сунул он ей стакан и развернулся уйти.
– Дык я сама-то не встану, – тихо сказала бабка. – Давай, подыми меня и дай пригубить.
Больше всего на тот момент Сашку хотелось сдрыснуть отсюда. Но, может, Степан ему деньгу за помощь матери накинет?
– А что до сына моего, Степана, – как будто подхватила Сашковы мысли тётка Дуся. – То не забудь ему потом мой подарочек передать, – Тут её морщины исказила гримаса: то ли ехидства, то ли торжества. – Ну, подымай меня за шею!.. Я хоть напьюсь досыта напоследок.
Сколько помнил себя Сашок, тётка Дуся была старой морщинистой каргой. Когда она шла по улице в неизменном чёрном платке с бахромой, делавшем её похожей на ворону, лавки у заборов пустели, мамаши тащили голосящих малышей с её пути. Однако же многие и обращались к ней за помощью: пупок младенческий заговорить, сглаз и прочие суеверные болезни, от которых врачи не помогали. Степан же жил при матери бобылём, ни с кем не дружил, работал на заводе токарем и в выходные возился у себя на огороде. Сашок мальцом как-то пару раз забирался к ним в сад, пока его не застукала тетка Дуся. Он заметил её только тогда, когда она подошла к дереву, на котором он сидел с яблоками за пазухой, и со злой насмешкой сказала: «Не видать тебе покоя, дурень». Узнав о том, мать Сашка потом бегала к ней с поклонами, носила угощения. Но всё понапрасну – сын её так и остался дурнем на все жизнь. Сашок подсунул старухе под шею руку, приподнял голову и поднёс к её губам стакан. От умирающей остро пахло мочой и давно немытым телом. Старуха отпила, посмотрела Сашку в глаза и огорошила:
– А теперь поцелуй меня.
– Чего?! – в ужасе отпрянул Сашок. – Ты, чего это, тёть Дусь?.. Слушай, я пошёл… Степану помогать надо.
– Скоро не надо будет, – напряжённо просипела старуха, неловко упав на подушку, когда Сашок выдернул из-под неё руку. – Я тебя одарю, дурень, если поцелуешь.
Сашок смутился. Мысленно ему тут же нарисовались тугие пачки тётки Дусиных денег, спрятанные в укромном месте.
«Кто её знает, что умирающей бабке на ум придёт? А вдруг? А что там поцеловать?.. Как жабу чмокнул, да и всё.
– А скока дашь? – решил поторговаться Сашок.
– Всё отдам, – каркнула умирающая. – Вишь, хотела я всё Степану моему завещать. Жду его уж пятый день, а он не хочет матери помочь. Не берёт. Выпроводить меня хочет... Вишь, крышу мне открывает... – и снова ехидная усмешка скользнула по желтоватым морщинам. – Не тебе, дурень, берегла я дар свой, не тебе... Но да пора мне – времени нету ждать.
Сашок занервничал: «Что за дар? Возьмёшь, а потом Степан по судам затаскает, скажет, спёр. И не докажешь ведь, что бабка сама отдала».
– А что за дар, тёть Дусь?
– Сначала поцелуй...
– А что я Степану скажу, почему ты мне всё отдала?
– Не надо ему и знать. Не говори ничего ему и всё. Ну? Чего стоишь, дурень?
– А, чёрт с тобой! – воскликнул парень, нагнулся над морщинистым лицом и, зажмурившись, чмокнул холодные тонкие губы тётки Дуси.
– Э, не так... – пробормотала она.
И с внезапной силой вдруг схватила костлявыми пальцами Сашка за шею, притянула к себе и, крепко прижав ледяной раззявленный рот к его рту, до крови укусила за губу. Сашок опешил, открыл глаза... И тут на мгновение ему показалось, что зрачки колдовкиных глаз, глядящих на него в упор, сузились и сделались вертикальными щелочками, как у кошки. Он с силой выдрался из скрюченных старушечьих пальцев, весь красный, взопревший. Кровь застучала в висках так, что в глазах потемнело, и он рухнул, как подкошенный, на самотканый половичок возле кровати. Из забытья его вернул крик Степана снаружи. Сашок в изумлении сел на полу, покрутил головой, ощупал затылок, которым приложился во время падения. Встал, поправил футболку, и, выйдя на кухню, распахнул окно в сад. Затем вернулся в спальню. Тело тётки Дуси лежало на кровати на боку, будто она вставала и вдруг повалилась. Помутневшие окончательно глаза её неподвижно смотрели в неведомую даль. А на нижней губе застыла блестящая капелька ещё не подсохшей крови. Сашок потрогал ранку у себя на губе и верным движением полез под подушку под головой умершей. Потом вытащил оттуда обещанное и вышел в коридор. Степан, почуяв недоброе, рывком распахнул дверь прямо перед носом у Сашка.
Взглянув на парня, он сразу понял, что мать умерла:
– Что? Всё?
– Ага, – показательно беззаботно ответил Сашок.
– Ты с ней говорил?
– Не, – уверенно соврал Сашок и попросил: – Придержи дверь, Стяпан, выйти мне надо.
Седые брови Степана приподнялись в изумлении. Такого поворота он не ожидал. Медленно и прочно затворил он дверь в сенцы, задвинул щеколду и распрямился перед Сашком:
– Ну, и что ты сделаешь? Как уйдёшь теперь?
– Уйду, Стяпан! А перед тем… Вот те от матери подарочек!..
На обветренном лице хозяина дома мелькнула тревога. Сашок поднёс ко рту глиняную птицу-свистелку, что взял из-под подушки в спальне, и дунул на Степана трелью. Старый высохший дом горел споро. Пожарный расчёт примчался, когда тушить уж было нечего. При опросе следователя соседи показали, что Степан ремонтировал крышу и курил. Получалось, что пожар случился по неосторожности. Только выглядело странным, что погибший перед происшествием вернулся в дом и заперся, открыв окно в сад. Позже Фёдорыч поделился с Зинкой сведениями, добытыми в беседе с участковым: оказалось, что у Степана случился инфаркт, а Дуся скончалась часом ранее. А загорелась якобы проводка. Сашок через неделю после пожара съехал от матери. А перед тем её «дурень» сильно изменился. Первым делом заставил убрать иконку с кухни. Говорить стал на деревенский манер, да и то сквозь зубы. Спросит его о чём-то Зинаида, а он в ответ скажет коротко и как зыркнет исподлобья, точно волк, так что у неё и душа в пятки. И тяжко Зинаиде от него стало, так тяжко, словно и не её сын Сашок, а некто чуждый, холодный, наперёд всё знающий, заполняющий своим присутствием всё пространство дома. Это так давило на Зинаиду, что не спалось ей. А ночью, пока Сашок оставался, казалось, что кто-то подходит к ней, спящей, и смотрит на лицо, будто ощупывает руками. Она вскрикивала и просыпалась в холодном поту. А как уехал, так и посветлело. Хоть и сын родной, но она перекрестилась. В доме сразу стало спокойно и тихо: «Будто ангелы пролетели».

Автор: Мила Павловская.