Всё будет хорошо!

Всё Будет Хорошо!
25 марта 2023

Женщина была очень старой ей было, по всей видимости, около девяноста. Я же был молод мне было всего семнадцать. Наша случайная встреча произошла на песчаном левом берегу Днепра, как раз напротив чудной холмистой панорамы правобережного Киева.
Был солнечный летний день тысяча девятьсот пятьдесят второго года. Я играл с друзьями в футбол прямо на пляжном песке. Мы хохотали и орали что есть мочи.
Старая женщина, одетая в цветастый, до пят, сарафан, лежала, скрываясь от солнца, неподалеку, под матерчатым навесом, читая книгу. Было весьма вероятно, что наш старый потрёпанный мяч рано или поздно врежется в этот лёгкий навес, покоившийся на тонких деревянных столбиках. Но мы были беззаботными юнцами, и нас это совсем не беспокоило. И в конце концов, мяч действительно врезался в хрупкое убежище старой женщины! Мяч ударил по навесу с такой силой, что всё шаткое сооружение тут же рухнуло, почти похоронив под собой несчастную
старушку.
Я был в ужасе. Я подбежал к ней, быстро убрал столбики и оттащил в сторону навес.
Бабушка, сказал я, помогая ей подняться на ноги, простите.
Я вам не бабушка, молодой человек, сказала она со спокойным достоинством в голосе, отряхивая песок со своего сарафана.
Пожалуйста, не называйте меня бабушкой. Для взаимного общения, юноша, существуют имена. Меня зовут Анна Николаевна Воронцова.
Хорошо помню, что я был поражён высокопарным стилем её речи. Никто из моих знакомых и близких никогда не сказал бы так: Для взаимного общения, юноша, существуют имена
Эта старушка явно была странной женщиной. И к тому же она имела очень громкое имя Воронцова! Я был начитанным парнем, и я, конечно, знал, что это имя принадлежало знаменитой династии дореволюционных российских аристократов. Я никогда не слыхал о простых людях с такой изысканной фамилией.
Простите, Анна Николаевна.
Она улыбнулась.
Мне кажется, вы хороший юноша, сказала она. Как вас зовут?
Алексей. Алёша.
Отличное имя, похвалила она. У Анны Карениной был любимый человек, которого звали, как и вас, Алексей.
Анна Николаевна подняла книгу, лежавшую в песке; это была Анна Каренина. Их любовь была трагической и результатом была её смерть. Вы читали Льва Толстого?
Конечно, сказал я и добавил с гордостью: Я прочёл всю русскую классику от Пушкина до Чехова.
Она кивнула.
Давным-давно, ещё до революции, я была знакома со многими русскими аристократами, которых Толстой сделал героями своих романов.
Современному читателю, я думаю, трудно понять те смешанные чувства, которые я испытал, услышав эти слова. Ведь я был истинным комсомольцем, твёрдо знающим, что русские аристократы были заклятыми врагами трудового народа, презренными белогвардейцами, предателями России. А тут эта женщина, эта хрупкая симпатичная старушка, улыбаясь, бесстрашно сообщает мне, незнакомому парню, что она была
знакома с этими отщепенцами! И, наверное, даже дружила с ними,
угнетателями простого народа!..
Моим первым побуждением было прервать это странное и даже, возможно, опасное! - неожиданное знакомство и вернуться к моим футбольным друзьям, но непреодолимое любопытство, которому я никогда не мог сопротивляться, взяло верх, и я нерешительно спросил её, понизив голос:
Анна Николаевна, Воронцовы, мне кажется, были князьями, верно?
Она засмеялась.
Нет, Алёша. Мой отец, Николай Александрович, был графом.
Лёшка! кричали мои товарищи. Что ты там делаешь? Ты будешь играть или нет?
Нет! заорал я в ответ. Я был занят восстановлением разрушенного убежища моей новой знакомой и не просто знакомой, а русской графини!
- и мне было не до моих футбольных друзей.
Оставьте его в покое, объявил один из моих дружков. Он нашёл себе подружку. И они расхохотались.
Женщина тоже засмеялась.
Я немного стара, чтобы быть чьей-либо подружкой, сказала она, и я заметил лёгкий иностранный акцент в её произношении. У вас есть подружка, Алёша? Вы влюблены в неё?
Я смутился.
Нет, сказал я. Мне ведь только семнадцать. И я никогда ещё не был влюблён, по правде говоря.
Молодец! промолвила Анна Николаевна. Вы ещё слишком юны, чтобы понять, что такое настоящая любовь. Она может быть опасной, странной и непредсказуемой.
Когда я была в вашем возрасте, я почти влюбилась в мужчину, который был старше меня на сорок восемь лет. Это была самая
страшная встреча во всей моей жизни. Слава Богу, она длилась всего лишь три часа.
Я почувствовал, что эта разговорчивая старая женщина вот-вот расскажет мне какую-то удивительную и трагическую историю.
Мы уже сидели под восстановленным навесом и ели яблоки.
Анна Николаевна, вы знаете, я заметил у вас какой-то иностранный акцент. Это французский?
Она улыбнулась.
Да, конечно. Французский для меня такой же родной, как и русский
Тот человек, в которого я почти влюбилась, тоже заметил мой акцент. Но мой акцент тогда был иным, и иным был мой ответ. И последствия этого ответа были ужасными! Она помолчала несколько секунд, а затем добавила:
Это случилось в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, в
Париже. Мне было семнадцать; ему было шестьдесят пять
* * *
Вот что рассказала мне Анна Николаевна Воронцова в тот тихий летний день на песчаном берегу Днепра:
Он был очень красив пожалуй, самый красивый изо всех мужчин, которых я встречала до и после него высокий, подтянутый, широкоплечий, с копной не тронутых сединой волос. Я не знала его возраста, но он был очень моложавым и казался мне мужчиной средних лет. И с первых же минут нашего знакомства мне стало ясно, что это был умнейший, образованный и обаятельный человек.
В Париже был канун Рождества. Мой отец, граф Николай Александрович Воронцов, был в то время послом России во Франции; и было неудивительно, что его пригласили, вместе с семьёй, на празднование Рождества в здании французского Министерства Иностранных Дел.
Вы помните, Алёша, как Лев Толстой описал в Войне и Мире первое появление Наташи Ростовой на московском балу, когда ей было шестнадцать, её страхи, её волнение, её предчувствия?.. Вот точно так же чувствовала себя я, ступив на паркетный пол министерства, расположенного на великолепной набережной Кэ дОрсе.
Он пригласил меня на танец, а затем на другой, а потом на третий Мы танцевали, раговаривали, смеялись, шутили и с каждой минутой я ощущала, что я впервые встретила мужчину, который возбудил во мне неясное, но восхитительное предчувствие любви!
Разумеется, мы говорили по-французски. Я уже знала, что его зовут Жорж, и что он является сенатором во французском парламенте. Мы отдыхали в креслах после бешеного кружения в вальсе, когда он задал мне тот самый вопрос, который вы, Алёша, задали мне.
Анна, сказал он, у вас какой-то странный акцент. Вы немка?
Я рассмеялась.
Голландка? Шведка? спрашивал он.
Не угадали.
Гречанка, полька, испанка?
Нет, сказала я. Я русская.
Он резко повернулся и взглянул на меня со странным выражением широко раскрытых глаз - растерянным и в то же время ошеломлённым.
Русская еле слышно пробормотал он.
Кстати, сказала я, я не знаю вашей фамилии, Жорж. Кто вы, таинственный незнакомец?
Он помолчал, явно собираясь с мыслями, а затем промолвил, понизив голос:
Я не могу назвать вам мою фамилию, Анна.
Почему?
Не могу.
Но почему? настаивала я.
Он опять замолчал.
Не допытывайтесь, Анна, тихо произнёс он.
Мы спорили несколько минут. Я настаивала. Он отказывался.
Анна, сказал он, не просите. Если я назову вам мою фамилию, то вы немедленно встанете, покинете этот зал, и я не увижу вас больше никогда.
Нет! Нет! почти закричала я.
Да, сказал он с грустной улыбкой, взяв меня за руку. Поверьте мне.
Клянусь! воскликнула я. Что бы ни случилось, я навсегда останусь вашим другом!
Не клянитесь, Анна. Возьмите назад свою клятву, умоляю вас.
С этими словами он полуотвернулся от меня и еле слышно произнёс:
Меня зовут Жорж Дантес. Сорок лет тому назад я убил на дуэли Пушкина
Он повернулся ко мне. Лицо его изменилось. Это был внезапно постаревший человек; у него обозначились тёмные круги под глазами; лоб перерезали морщины страдания; глаза были полны слёз
Я смотрела на него в неверии и ужасе. Неужели этот человек, сидевший рядом со мной, был убийцей гения русской литературы!? Я вдруг почувствовала острую боль в сердце. Разве это мыслимо?! Разве это возможно!? Этот человек, в чьих объятьях я кружилась в беззаботном вальсе всего лишь двадцать минут тому назад, этот обаятельный мужчина безжалостно прервал жизнь легендарного Александра Пушкина, чьё имя известно каждому русскому человеку молодому и старому, бедному и богатому, простому крестьянину и знатному аристократу
Я вырвала свою ладонь из его руки и порывисто встала. Не произнеся ни слова, я повернулась и выбежала из зала, пронеслась вниз по лестнице, пересекла набережную и прислонилась к дереву. Мои глаза были залиты слезами.
Я явственно чувствовала его правую руку, лежавшую на моей талии, когда мы кружились с ним в стремительном вальсеТу самую руку, что держала пистолет, направленный на Пушкина!
Ту самую руку, что послала пулю, убившую великого поэта!
Сквозь пелену слёз я видела смертельно раненного Пушкина, с трудом приподнявшегося на локте и пытавшегося выстрелить в противника И рухнувшего в отчаянии в снег после неудачного выстрела И похороненного через несколько дней, не успев написать и половины того, на что он был способен
Я безудержно рыдала.
Несколько дней спустя я получила от Дантеса письмо. Хотели бы вы увидеть это письмо, Алёша? Приходите в понедельник, в полдень, ко мне на чашку чая, и я покажу вам это письмо. И сотни редких книг, и десятки прекрасных картин.
* * *
Через три дня я постучался в дверь её квартиры. Мне открыл мужчина лет шестидесяти.
Вы Алёша? спросил он.
Да.
Анна Николаевна находится в больнице с тяжёлой формой воспаления лёгких. Я её сын. Она просила передать вам это письмо. И он протянул мне конверт. Я пошёл в соседний парк, откуда открывалась изумительная панорама Днепра. Прямо передо мной, на противоположной стороне, раскинулся песчаный берег, где три дня тому назад я услышал невероятную историю, случившуюся с семнадцатилетней девушкой в далёком Париже семьдесят пять лет тому назад. Я открыл конверт и вынул два
листа. Один был желтоватый, почти истлевший от старости листок, заполненный непонятными строками на французском языке. Другой, на русском, был исписан колеблющимся старческим почерком. Это был перевод французского текста. Я прочёл:
Париж
30 декабря 1877-го года
Дорогая Анна!
Я не прошу прощения, ибо никакое прощение, пусть даже самое искреннее, не сможет стереть то страшное преступление, которое я совершил сорок лет тому назад, когда моей жертве, великому Александру Пушкину, было тридцать семь, а мне было двадцать пять. Сорок лет 14600 дней и ночей! я живу с этим невыносимым грузом. Нельзя пересчитать ночей, когда он являлся живой или мёртвый в моих снах.
За тридцать семь лет своей жизни он создал огромный мир стихов, поэм, сказок и драм. Великие композиторы написали оперы по его произведениям. Проживи он ещё тридцать семь лет, он бы удвоил этот великолепный мир, но он не сделал этого, потому что я убил его самого и вместе с ним уничтожил его будущее творчество.
Мне шестьдесят пять лет, и я полностью здоров. Я убеждён, Анна, что сам Бог даровал мне долгую жизнь, чтобы я постоянно изо дня в день мучился страшным сознанием того, что я хладнокровный убийца гения.
Прощайте, Анна!
Жорж Дантес.
P.S. Я знаю, что для блага человечества было бы лучше, если б погиб я, а не он. Но разве возможно, стоя под дулом дуэльного пистолета и готовясь к смерти, думать о благе человечества?
Ж. Д.
Ниже его подписи стояла приписка, сделанная тем же колеблющимся старческим почерком:
Сенатор и кавалер Ордена Почётного Легиона Жорж Дантес умер в 1895 году, мирно, в своём доме, окружённый детьми и внуками. Ему было восемьдесят три года.
* * *
Графиня Анна Николаевна Воронцова скончалась в июле 1952-го года, через десять дней после нашей встречи. Ей было девяносто два года.
Александр Левковский
На фото - Графиня Анна Николаевна Воронцова