Депрессия

Депрессия
19 июля 2018

«Школа — больное пространство. Она нездорова, потому что авторитарна» Что делать учителям, если они стали свидетелями травли?


11 июля «Медуза» опубликовала материал Юлии Дудкиной: журналистка рассказала о своем опыте школьной травли — и нашла одноклассников, которые над ней издевались. После публикации многие начали писать в соцсетях о собственном опыте буллинга в школе; «Медуза» публиковала некоторые истории читателей — и тех, кого травили, и тех, кто травил. Еще одна важная сторона в таких ситуациях — сама школа и учителя, которые часто становятся свидетелями травли и могут по-разному на нее реагировать. По просьбе «Медузы» Катерина Кузнецова поговорила с несколькими учителями из разных городов России о том, как они сталкивались с буллингом и как работали с этой проблемой.

Антон Краснов
учитель математики, Череповец; имя изменено по его просьбе

Однажды ко мне прибежали дети и сказали, что два девятиклассника собираются драться. Я пришел, смотрю: оба готовы друг друга убить. Спрашиваю, что случилось. Один из них — очень смуглый, с черными волосами и глазами — в слезах, соплях рассказывает, что другой постоянно называет его ниггером. И уже давно изводит при любом удобном случае, намекая на цвет кожи. Так я узнал, что в моем классе есть такая проблема.

Я их посадил [в кабинете] вдвоем, сел рядом и стал выяснять, что происходит и почему. Спрашивал у обидчика — ты считаешь правильным унижать человека по цвету кожи? Говорил, что межнациональную рознь просто создать и очень сложно с ней потом что-то сделать. Я разговаривал с ними как со взрослыми, приводил примеры из истории, даже вспомнил нацистскую Германию. В конце концов они пожали друг другу руки и пошли жить дальше.

Чтобы дети помирились, они должны начать разговаривать друг с другом. У меня был случай, когда одна пятиклассница не переваривала другую. У них в классе было принято брать на уроки игрушки. Так вот эти девочки так ссорились, что топили мишек друг друга в унитазе. Я посадил их вместе, дал общее дело, и через две недели они уже нормально общались. Еще один вариант — попросить агрессора и его жертву совместно помочь тебе.

Детям надо все объяснять, говорить: ты поступил плохо потому-то и потому-то. Можно поставить обидчика на место обиженного, чаще всего это срабатывает. Но точного алгоритма нет. Все решается в конкретной ситуации. Вот только учителя не обучены выстраивать правильную беседу. Нам ставят задачи, которые мы не можем решить, мы не психологи, у нас нет [нужных] навыков, да и уровень образования не всегда высокий.

Проблема еще и в том, что обычно случаи буллинга вскрываются на поздних стадиях, когда дело доходит уже до драки. Чтобы выявить конфликт в зародыше, надо очень хорошо знать класс и много времени проводить с ним вместе. Но это у учителей бывает редко. В моей школе была девочка, которую никто не любил из-за того, что она плохо одевалась, и некоторые одноклассники называли ее ничтожеством. У нас это любят — выберут какое-нибудь высокопарное унизительное слово и начинают. Так вот, классная руководительница долгое время была даже не в курсе этой ситуации. Травля прекратилась сама. Видимо, [обидчикам] надоело оскорблять девочку, потому что она никак не реагировала.

При этом если учителя все-таки узнают о проблеме, то пытаются с ней разобраться. Я не встречал людей, которые бы просто плюнули на ситуацию: ой да ладно, сами разберутся, а дети глотки друг другу режут. Мы можем чего-то не заметить, не знать, накосячить, но оставить без внимания — нет.

Совсем жесткие случаи буллинга, бойкоты, как в фильме «Чучело», — это редкость. В основном все сводится к тому, что пацаны подерутся из-за девочек, девочки назовут друг друга шлюхами или поцарапают. В школе всегда друг друга как-то обзывают. Это очень больное пространство. Школа нездорова, потому что она авторитарна. Человек здесь всегда находится в ситуации, когда его оценивают. Ты должен под козырек везде и всем: дети — учителям, учителя — директору, директор — управлению образования. Учителя все с выгоранием, им никто не помогает, и с годами они просто слетают с катушек. Это отражается на эмоциональной сфере, когда ты взрываешься не по делу или начинаешь из-за одного человека орать на весь класс. У меня такое бывает.

В свою очередь, ученики могут унизить учителя. Несколько лет назад я работал в школе в плохом районе. Во время урока ко мне заглянул в класс какой-то старшеклассник, и я ему сказал: «Дверь закрой и выйди». А он в ответ покрыл меня трехэтажным матом и сообщил, что живым из школы я не выйду, сейчас придут люди и будут резать меня на куски. Мои ученики испугались больше меня и остаток урока молчали, хотя до этого рта не давали мне открыть. После звонка один школьник сочувственно произнес: «Зря вы ему так, Антон Сергеевич, сказали…» Как на могилу ко мне пришел. Все тогда закончилось хорошо, никто меня возле класса не поджидал.

В школе дети находятся в среде, которая больше калечит, чем учит, и выживают как могут. При этом они и сами довольно жестоки и склонны унижать друг друга. Они еще не понимают, что такое обида, насилие, смерть, у них не сформирована ценность жизни. Они не понимают, что могут кого-то серьезно обидеть, что слова убивают. Для них слова ничего не значат. Значение имеют только дела: ты пнул человека, пошла кровь. А от слов кровь идти не может. На самом деле, конечно, может — просто ее не видно. Но дети этого пока не знают, и потому они жестоки.

Ирина Рафальская
учитель английского языка, Санкт-Петербург; имена детей изменены по ее просьбе

О буллинге в моем 8-м классе я узнала после того, как мне позвонила мама пострадавшей девочки Светы. Ее семья переехала в Петербург из Таганрога и поселилась в общежитии «свечке» рядом с нашей школой. Доступ в подъезд был свободный, домофона нет, подростки после школы заходили туда и на 11-м этаже тусовались.

Все началось с того, что девочки не поделили мальчика. Света понравилась парню, на которого заглядывалась ее подруга и одноклассница Вера. Насколько я понимаю, это был такой альфа-самец, который нравился вообще всем. В какой-то момент одноклассницы увидели, что Света еще и с другими мальчиками целуется, и возмутились, хотя мне кажется, это была обычная зависть. Так началась их ссора.

В понедельник после уроков три одноклассницы подстерегли Свету, довели ее до дома «свечки» и вместе зашли в лифт. В пролете между 10-м и 11-м этажами — на месте их обычной тусовки — их уже ждали 15–20 человек. Это были парни с района и пара человек из нашей школы. Они окружили Свету и заставили ее просить прощения за свое поведение. После каждого извинения Вера говорила: «Мне не нравится, я тебе не верю, давай еще». Все происходящее парни снимали на телефон. Как потом рассказывала сама Света, ей пришлось извиниться пять-шесть раз. Потом школьники заставили ее снять верхнюю одежду — дело было в феврале, — и тогда она решила, что сейчас ее будут бить. К тому же она заметила, что у одной из школьниц рука была замотана эластичным бинтом.

Не вынимая телефон из кармана, Света смогла позвонить маме. Та взяла трубку, услышала какой-то шум, а потом звонок прервался. Она встревожилась и сама перезвонила дочери, которая объяснила ей, что находится в их доме между 10-м и 11-м этажом. Мама пулей примчалась и разогнала подростков. Тут же позвонила мне, а потом написала заявление в полицию.

После этого я разговаривала со Светой, говорила ей: мы в любом случае разберемся, я тебя в обиду не дам, буду защищать, как только смогу. В такой ситуации ребенка надо обязательно пожалеть, успокоить, переключить его на выход из ситуации, показать, что справедливость есть. Я предлагала встречать Свету и доводить до школы. Но мама сказала, что это не вариант. А через несколько дней Свете с левого аккаунта стали писать: нас полоскали по школе, водили к социальному педагогу, ты нам еще заплатишь от 40 до 60 тысяч рублей морального ущерба. После этого мама сказала, что боится за дочь, забрала ее документы из школы и уехала с ней обратно в Таганрог. То есть судьба всей семьи пошла совсем по-другому.

Честно скажу, я готова была их [обидчиц] растерзать. Самое страшное, что они оказались в какой-то степени победителями в этой ситуации. Участковая, которая пришла в школу только через две недели, сказала, что последствий не будет, потому что нет побоев. И я, и соцпедагог досконально разбирались в ситуации, разговаривали отдельно с каждой, но достучаться до них не смогли. Мне кажется, я непрофессионально сработала, и мне очень обидно. Помню, спросила у них: «Почему вы сами [после этой ситуации] не извинились перед Светой?» «А у нас не было времени», — ответили они. Такое разочарование в этих детях как в людях. Сейчас они ведут себя тихо, потому что их напугали возможными проблемами с законом. Но, думаю, это не очень хороший способ [решения проблемы]. Потому что страх когда-нибудь пройдет.

В любом классе — не только в Петербурге — существует проблема и с другими национальностями. Например, у меня учился мальчик Ашот из Армении — очень добрый пацан, которого каждый в классе норовил назвать «черножопым». Еще и с матом. Я старалась это сразу пресекать, говорила [обидчику]: «Стоп! Ты идешь ко мне, и мы разговариваем». Однажды спросила: «Какое ты имеешь право так его обзывать?» И получила ответ: «Он нерусский». Мне кажется, эти жизненные устои идут из семьи. Родитель будет смотреть честными глазами и говорить — что вы, я такого у себя дома не позволяю. Но дети [своим поведением] сразу все выдают.

Подростки очень категоричны и иногда однобоко судят. Поэтому с ними надо постоянно разговаривать, объяснять. Еще лучше, если учитель это будет делать не один, а вместе с родителями. Другое дело, что из-за каждодневной рутины, большого количества уроков педагог может ляпнуть ребенку какую-то ерунду и навредить ему так, что мама не горюй. Честно говоря, у меня, например, недостаточно знаний. Мы возвращаемся к советским временам: сейчас идет такая политика, что мы должны не только учить, но и воспитывать детей. Но тогда давайте нас обучать этому!
Наталья Баштанник
учительница биологии, Новочеркасск

Очень большая проблема сейчас — кибербуллинг: травля, оскорбления, угрозы в интернете. Несколько лет назад в группе во «ВКонтакте» «Подслушано в [номер школы, где работает Баштанник]» стали появляться посты вроде «Кого хотите сегодня унизить?». Фотографии [возможных жертв] сбрасывали в личку модератору. Он явно был учеником нашей школы, но мы долго не могли его вычислить. Из снимков делали мемы и выкладывали на стену.

Однажды модератор опубликовал фотографии трех школьниц в нижнем белье. Среди них был и очень близкий мне человек. Одну девочку сфотографировали в раздевалке перед физкультурой. А моя сама отправила снимок своему другу, потом они поссорились, и он отправил фото в «Подслушано». Под фотографиями на стене некоторые писали гадости, говорили: «Ой, грудь маленькая». Появлялись посты и в поддержку девочек, — правда, их сразу удаляли.

Девчонки, естественно, в состоянии стресса: мы в школу не пойдем, стыдно. Я своей отличнице, спортсменке говорила: «Ну и что изменится от того, что они увидели [фотографию]? Ты для многих пример. Ты должна показать, что это не работает, что так издеваться нельзя, и тогда они не будут остальных трогать, более слабых». Когда девочки пришли в школу, многие дети их обнимали, советовали не обращать внимания «на этих козлов».

Мы собрали старшеклассников — социальных, асоциальных, всяких — и попросили их найти модератора. Через полчаса мне привели пацана, девятиклассника. Я вызвала его родителей, папа парня оказался военнослужащим. Даже не знаю, что он потом с ним сделал, не мои проблемы. Но оскорбительные посты [в группе во «ВКонтакте»] на этом закончились.

Детям с 5-го по 11-й класс я потом рассказывала о кибербезопасности, говорила, что даже друзьям нельзя отправлять откровенные фотографии, потому что в любой момент вы можете поссориться. Объясняла, что нельзя откровенничать в сети с незнакомыми людьми, так как они могут использовать эту информацию против вас.

Обычно больше всего проблем возникает в 7–8-м классе, когда дети пытаются самоутвердиться. Они начинают проверять, какое поведение в коллективе приемлемо, а какое — нет. В каждом классе — даже сильном и дружном — все равно будут возникать ситуации, когда над кем-нибудь подшучивают, иногда откровенно [издеваются]. Если вам станут говорить, что этого нет, — это обман.

Два года назад ко мне пришли два мальчика и рассказали, что ученик их 7-го класса пытается организовать травлю девочки. Она действительно отличалась от других, была сама в себе, хорошая художница. Одноклассники ее не били и не гоняли, но смеялись, подшучивали. Большая часть детей — особенно девчонки — активно подключались к этому. В итоге она даже боялась выходить к доске, из-за постоянного стресса у нее съехала учеба. Бывало, сидит на уроке, рисует, а ребята отберут [набросок] и что-нибудь пририсуют. И она плачет.

Узнав об этой ситуации, я в тот же день обратилась к ее классному руководителю. Она была в курсе проблемы, разговаривала с родителями девочки. Но они посоветовали не обращать внимания, — мол, пусть сама справляется. Якобы она живет в сложном мире и должна сама уметь выходить из сложной ситуации, не будут же они все время ее прикрывать и помогать. Стало понятно, что ребенок не получает поддержки нигде: в классе ее обижают, а дома она даже пожаловаться не может.

В итоге с ней работала наш школьный психолог. Она объясняла: тебя обижают, но это не твоя вина, это их проблемы, они неправы. Ты не такая, как все, и это хорошо, ты молодец. Важно не допустить, чтобы человек привык к травле, думал, что это правильно. Это может вылиться в проблемы во взрослой жизни: насилие в семье, конфликты с [будущим] мужем, женой. После этой истории вместе с психологом мы месяца два проводили в классе специальные тренинги, занятия. Например, предлагали школьникам выбрать себе орех, потом положить его в общую кучу и снова отыскать. А затем объяснить, чем их орех отличается от остальных. В итоге ситуация разрешилась хорошо: эта девочка потом во всех творческих конкурсах участвовала, одноклассники ее даже в [школьную] редколлегию выбирали.

Бывают ситуации, когда учителя сами боятся детей, их издевательств и оскорблений. У нас никаких прав, к сожалению, нет. Что я могу сделать, если надо мной начнут издеваться? Побить, пожаловаться в полицию, поиздеваться в ответ? Учителям нужно добиваться уважения, постоянно доказывать свою значимость, чтобы ребята видели в нас не врагов, а старших товарищей.

Ксения Меленчук
учитель английского языка, автор Telegram-канала «Идеальная училка», Владивосток

Когда я училась, тоже становилась жертвой травли. Со мной особо не дружили, потому что я была слишком эмоциональной. В садике обзывали плаксой, а в школе могли где-то в коридоре и поколотить, причем и мальчики, и девочки. Это регулярно происходило. Я училась в обычной школе в спальном районе — можете себе представить, что это такое. Меня травили потому, что я отличалась от остальных и у меня были проблемы с самооценкой. В школе это и сейчас так: если ведешь себя неуверенно, говоришь глупости — над тобой будут как минимум смеяться.

Я работаю в школе около семи лет, и раз в год что-то [похожее на буллинг] систематически случается. Когда я такие вещи замечаю, объясняю всему классу: если ты отличаешься — это нормально; если тебе кто-то не нравится — просто не обращай внимание на этого человека. Малышню я учу стоп-словам. Если что-то не так, надо говорить: «Мне не нравится, мне неприятно». Для остальных это сигнал, что пора остановиться. С детьми об этом особо не говорят. Их не учат справляться со своими эмоциями, принимать людей, которые непохожи на них. Для многих родителей произвести ребенка на свет и отвести его в первый класс — это основная функция, больше они ничего не делают.

Жертву буллинга стараюсь подбадривать: например, даю какое-то задание, чтобы потом похвалить и дать почувствовать свою важность. Бывает, рассказываю про свой школьный опыт, говорю: «Я терпела, и вот что из этого вышло». Объясняю, что терпеть не надо, надо рассказывать о проблеме учителям, родителям. Как и с любым другим насилием. Ведь [учителям] не отследить, продолжаются ли издевательства за пределами класса. Когда мы учились в школе, то уходили подальше за гаражи и там выясняли свои отношения. Мы знали: нужно сделать так, чтобы нас не спалили. Так что, если что-то и происходит, это не проверишь. Но побитых детей я не видела, это счастье, это уже классно.

Разговаривая с агрессором, надо понять причину его поведения. Один школьник — типичный альфа-самец, боксер — рассказал мне, что одноклассник, которого он постоянно задирает и смеется над ним, на самом деле его друг. И он хочет ему помочь перестать быть тряпкой, чтобы тот стал «правильнее» и жестче. Я с ужасом это слушала и понимала: бесполезно объяснять этому девятикласснику, что это, наоборот, травмирует его «друга». Он меня не послушает, он живет в патриархальном, полном насилия мире, где это нормально.

Когда узнаешь личные истории таких школьников, понимаешь, что они не только агрессоры, но и сами жертвы. Например, родители этого парня развелись, когда он учился в 4–5-м классе. Он так переживал, что пытался перестать жить. В итоге папа — довольно авторитарный человек — забрал его к себе и сказал [жене]: «Он мой, а младшего себе оставляй». Такие истории бесследно не проходят, у ребенка будет травма, а во что она выльется — это уже русская рулетка.

Я пыталась вызывать в школу его родителей. Они развели руками: «Ну вот такой он». Другие вообще говорят: «Вы наговариваете на моего сыночку-корзиночку. Вы что, он же вообще одуванчик». Когда меня в первом классе поколотила девочка, моя мама поговорила с ее родителями и услышала: «Моя доченька? Нет, она не могла. Это ваша порченая, противная девка, а моя вообще отличница». Если с родителями можно выстроить какой-то диалог, это уже свидетельствует о том, что они разговаривают со своим ребенком и отслеживают такие вещи. А если родитель неадекватный, то и ученик, скорее всего, будет сложным. Вот такой замкнутый круг.

По-хорошему, в школах нужно организовать нормальную психологическую помощь. В одном из учебных заведений, где я работала, была психолог, но она не занималась своей работой, у нее были другие организаторские функции. В других моих школах психолога не было вообще. Классный руководитель, который заметил, что над Васей, Петей или еще кем-то издевается весь класс, зачастую просто не знает, как эту проблему решить. Или у него нет на это сил. Такое тоже случается, не надо демонизировать учителей.