Мужское - ПРОЗРЕНИЕ

Мужское - Прозрение
13 апреля 2018

Михаил Зощенко
"Любовь"


Вечеринка кончилась поздно.

Вася Чесноков, утомленный и вспотевший, с распо­рядительским бантом на гимнастерке, стоял перед Ма­шенькой и говорил умоляющим тоном: — Обождите, радость моя... Обождите первого трамвая. Куда же вы, ей-богу, в самом деле... Тут и посидеть-то можно, и обождать, и все такое, а вы иде­те... Обождите первого трамвая, ей-богу. А то и вы, например, вспотевши, и я вспотевши... Так ведь и за­хворать можно по морозу...

— Нет, — сказала Машенька, надевая калоши. — И какой вы кавалер, который даму не может по мо­розу проводить? — Так я вспотевши же,— говорил Вася, чуть не плача.

— Ну, одевайтесь! Вася Чесноков покорно надел шубу и вышел с Ма­шенькой на улицу, крепко взяв ее под руку.

Было холодно. Светила луна. И под ногами скри­пел снег.

— Ах, какая вы неспокойная дамочка,— сказал Ва­ся Чесноков, с восхищением рассматривая Машенькин профиль.— Не будь вы, а другая — ни за что бы не пошел провожать. Вот, ей-богу, в самом деле. Только из-за любви и пошел.

Машенька засмеялась.

— Вот вы смеетесь и зубки скалите, — сказал Ва­ся,—а я действительно, Марья Васильевна, горячо вас обожаю и люблю. Вот скажите: лягте, Вася Чесноков, на трамвайный путь, на рельсы и лежите до первого трамвая — и лягу. Ей-богу...

— Да бросьте вы,— сказала Машенька,— посмот­рите лучше, какая чудная красота вокруг, когда луна светит. Какой красивый город по ночам! Какая чудная красота! — Да, замечательная красота,— сказал Вася, гля­дя с некоторым изумлением на облупленную штукатур­ку дома.— Действительно, очень красота... Вот и кра­сота тоже, Марья Васильевна, действует, ежели дейст­вительно питаешь чувства... Вот многие ученые и пар­тийные люди отрицают чувства любви, а я, Марья Ва­сильевна, не отрицаю. Я могу питать к вам чувства до самой моей смерти и до самопожертвования. Ей-богу... Вот скажите: ударься, Вася Чесноков, затылком об ту стенку— ударюсь.

— Ну, поехали,— сказала Машенька не без удо­вольствия.

— Ей-богу, ударюсь. Желаете? Парочка вышла на Крюков канал.

— Ей-богу,— снова сказал Вася,— хотите вот — брошусь в канал? А, Марья Васильевна? Вы мне не верите, а я могу доказать...

Вася Чесноков взялся за перила и сделал вид, что лезет.

— Ах! — закричала Машенька. — Вася! Что вы! Какая-то мрачная фигура вынырнула вдруг из-за угла и остановилась у фонаря.

— Что разорались?— тихо сказала фигура, подроб­но осматривая парочку.

Машенька в ужасе вскрикнула и прижалась к ре­шетке.

Человек подошел ближе и потянул Васю Чеснокова за рукав.

— Ну, ты, мымра,— сказал человек глухим голо­сом.— Скидавай пальто. Да живо. А пикнешь— стук­ну по балде, и нету тебя. Понял, сволочь? Скидавай! — Па-па-па,— сказал Вася, желая этим сказать: позвольте, как же так? — Ну!— человек потянул за борт шубы.

Вася дрожащими руками расстегнул шубу и снял.

— И сапоги тоже сымай!—сказал человек.— Мне и сапоги требуются.

— Па-па-па,— сказал Вася,— позвольте... мороз...

— Ну! — Даму не трогаете, а меня — сапоги снимай,— проговорил Вася обидчивым тоном,— у ей и шуба и калоши, а я сапоги снимай.

Человек спокойно посмотрел на Машеньку и сказал: — С ее снимешь, понесешь узлом — и засыпался. Знаю, что делаю. Снял? Машенька в ужасе глядела на человека и не двига­лась. Вася Чесноков присел на снег и стал расшнуро­вывать ботинки.

— У ей и шуба,— снова сказал Вася,— и калоши, а я отдувайся за всех...

Человек напялил на себя Васину шубу, сунул бо­тинки в карманы и сказал: — Сиди и не двигайся и зубами не колоти. А еже­ли крикнешь или двинешься — пропал. Понял, сво­лочь? И ты, дамочка...

Человек поспешно запахнул шубу и вдруг исчез. Вася обмяк, скис и кулем сидел на снегу, с недове­рием посматривая на свои ноги в белых носках.

— Дождались,— сказал он, со злобой взглянув на Машеньку.— Я же ее провожай, я и имущества лишай­ся. Да? Когда шаги грабителя стали совершенно неслыш­ны, Вася Чесноков заерзал вдруг ногами по снегу и закричал тонким, пронзительным голосом: — Караул! Грабят! Потом сорвался с места и побежал по снегу, в ужа­се подпрыгивая и дергая ногами. Машенька осталась у решетки.

1924