Журнал Клубер

Журнал Клубер
28 апреля 2016

Почему мы так боимся постареть?
Каждое десятилетие жизни приносит нам новые опасения и тревоги, но в нынешний век «смешения возрастов» все мы можем чувствовать себя старыми – или молодыми – в зависимости от установок и обстоятельств.

Вовсе не только неуверенным в себе невротикам свойственно цепляться за молодость. Тревогу по поводу возраста питает общество с его эгоизмом, индивидуализмом и прагматизмом. Оно оценивает нас в первую очередь по достижениям и ценностям на рынке соблазнения. В массовом сознании старость ассоциируется с бесполезностью, утратой функций и упадком. Опыт родственников у многих из нас эту уверенность лишь подтверждает. Именно поэтому так страшно перестать нравиться окружающим, в той или иной мере утратить эффективность, а значит, и место в обществе, быть вытесненными с рынка труда. То есть символическим образом оказаться осужденным на исчезновение еще при жизни. И хотя вернуть молодость невозможно, мы невольно пытаемся казаться моложе. Если не для того, чтобы нравиться себе, то по крайней мере чтобы как можно дольше оставаться привлекательными для других, вызывать у них интерес.

ПОТОМУ ЧТО ИЗМЕНИЛИСЬ СОЦИАЛЬНЫЕ ПРАВИЛА
Сегодня субъективное ощущение старости настигает нас примерно в возрасте 68 лет1. Правда, опрошенные не смогли обосновать свои ответы. «В прошлые века были объективные критерии определения возрастных групп: способность работать или воевать для мужчин, способность рожать детей – для женщин», – разъясняет исследователь психологии старения Жером Пеллисье (Jrme Pellissier). Ничего подобного нет в наш век смешения возрастов. Детство все раньше и раньше сменяется подростковым периодом. Психоаналитики отмечают, что латентная фаза развития, когда импульсы дремлют, прежде длившаяся с 7 до 11–12 лет, сейчас нередко замещается преждевременным препубертатом. В возрасте около 30 лет мы получаем свою первую статусную должность. При этом, с точки зрения работодателя, 45 – уже не очень привлекательный возраст. Более молодые сотрудники, свежая кровь, демонстрируют нам наши ограничения и подталкивают к выходу. По сути, у нас нет времени перевести дух. Мы только-только набрались опыта, практических знаний, как нам предлагают подумать о пенсии.

«Благодаря прогрессу медицины средняя продолжительность жизни в Европе составляет 80 лет для обоих полов. Поэтому в социальном плане мы стареем все раньше и раньше, а биологически – все позже и позже», – напоминает Жером Пеллисье. Это расхождение между реальным и символическим порождает сложную психологическую коллизию: страх старости начинает тревожить нас раньше, чем наше тело чувствует возрастные изменения. И этот страх часто хуже самой старости.

Но не все так однозначно, напоминает психотерапевт Виктор Каган: «Сегодня говорят о «третьем возрасте» – времени между выходом на пенсию и вступлением в «паспортную» старость в 75 лет. Еще полвека назад невозможно было представить 70–80-летнего студента или его сверстников, во множестве путешествующих по миру, открывающих в себе поэтов. художников и так далее. Социальная жизнь – это отнюдь не только работа. И социальная активность тех, кто вступил в «третий возраст», поражает и не может не радовать».

ПОТОМУ ЧТО МЫ ПОДВОДИМ ИТОГИ
Когда дело касается возраста, каждое десятилетие приносит свои тревоги. К тридцати женщины остро ощущают, что биологические часы тикают и пора создать семью, завести детей. Сорокалетие нередко становится кризисом среднего возраста: мужчины и женщины подводят предварительные итоги, размышляют о принятых решениях, о том, что следует сделать, чтобы приблизить намеченные цели, мучительно ищут смысл. Страх смерти вовсе не возглавляет список тревог: видя, как сужается горизонт возможностей, мы боимся не реализовать себя во второй половине жизни. После сорока пяти начинает меняться тело, а для женщин это время начала менопаузы, когда исчезает шанс на материнство.

Еще недавно пятидесятилетняя женщина не задавалась вопросами о своем месте в этом мире: вырастив детей, она присоединялась к уважаемому клану матрон. Зато нынешние пятидесятилетние впервые в жизни чувствуют себя молодыми, потому что наконец-то научились получать от жизни удовольствие. В шестьдесят мы еще в форме, но начинаем задумываться о преклонном возрасте с его спутниками – старением организма, болезнями. Тем более что мы прекрасно знаем об этом времени на примере своих родителей. Появляется страх зависимости – быть беспомощным, оказаться на попечении других людей, возможно, совсем чужих – врачей, сиделок. Он остро ощущается еще и потому, что эти чувства мы уже испытывали в младенчестве, когда могли существовать лишь благодаря заботе окружающих. Но такова объективная реальность: с глубокими стариками обращаются так же, как с маленькими детьми.

ПОТОМУ ЧТО СТАРОСТЬ – СЮРРЕАЛИСТИЧНОЕ СОСТОЯНИЕ
Независимо от общественного положения, мы стареем в разном возрасте. Психоаналитики считают, что это определяется не нашими артериями, а нашим либидо. Когда эта психическая энергия перестает циркулировать, мы замыкаемся в себе, спрашивая себя: для чего нам любить, желать? Мы считаем себя недостойными интереса и даже вызывающими отвращение. А на все новое, на возможность чему-то научиться мы отвечаем: «Это не для меня». Слова, означающие, что мы стали старыми. Любовные неурядицы, утраты, смерть близких сразу прибавляют нам много лет. «Можно сказать, что старость наступает тогда, когда мы сами себя приговариваем к ней и остаток времени посвящаем исполнению этого приговора», – комментирует Виктор Каган. Напротив, новые отношенния, интересы, новая любовь, пробуждающая сильные эмоции, поддерживают наш «нарциссизм» и возвращают уверенность в себе.

За готовностью к изоляции и исключению из общества часто кроются проблемы с самооценкой и депрессивное состояние. «Мы можем оказаться старыми не только в любом возрасте, но и неоднократно, – говорит психоаналитик Жюдит Дюпон (Judith Dupont). – Первый раз я состарилась после моего десятого дня рождения, наутро, когда проснулась. Я неожиданно поняла, что теперь вплоть до 99 лет мой возраст будет выражаться двузначным числом. Я знала одну прекрасную и молодо выглядящую женщину, которая сдала сразу после сорокалетия: у нее было ощущение, что теперь ее жизнь кончилась. У меня сжалось сердце, когда мне исполнилось пятьдесят лет, поскольку это полвека. В определенном смысле старость представляется мне сюрреалистичным состоянием: мы в точности те же, что и всегда, мы несем в себе ребенка, подростка, взрослого, которым были, и даже младенца и, возможно, зародыш, и тем не менее все теперь по-другому».

И тому есть причина: наше воображение, наши мечты не знают ничего о ходе времени. Они всемогущи, у них нет границ. Реальность же и наше тело спускают нас с небес на землю. Однако, хотя последнее слово всегда за ними, они не могут победить желание жить. В конце жизни, даже когда рак челюсти уже не отпускал его ни на минуту, Фрейд писал: «Жизнь в моем возрасте непроста, но весна поразительна, как и любовь».