Журнал "Культурная Столица"

Журнал "Культурная Столица"
8 января 2015

Арбат Андрея Белого
#Чтобы_помнили
==============
81 год назад,8 января 1934 года в Москве,умер Андрей Белый.
Поэт Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев) в 1880 году родился на Арбате, в доме № 55, долго жил здесь и считал Арбат и его ближние окрестности совершенно особым местом. "История мира - Арбат", - говорил он.

Дом № 55 на Арбате называли профессорским - несколько квартир в нем занимали профессора Московского университета. На третьем этаже в угловой трехкомнатной квартире проживала семья профессора математики Николая Бугаева с сыном Борисом.

"Мать Бориса Николаевича, Александра Дмитриевна Бугаева, была когда-то красавицей и, как было видно, себя таковой считала. Манера ее себя держать была жеманной и даже аффектированной, что производило неприятное впечатление. Она водила Бориса Николаевича в детстве довольно долго одетым девочкой, в платьице с бантами и длинными волосами в локонах, что было видно по развешанным по стенам портретам", - вспоминала позже Маргарита Морозова, ставшая близким другом Андрея Белого.
Учился Борис в гимназии Поливанова на Пречистенке (дом № 32). Прекрасный педагог-словесник, Лев Поливанов смог дать учащимся Первой московской частной гимназии блестящие знания. Здесь учились сыновья Льва Толстого, Валерий Брюсов, Максимилиан Волошин, шахматист Алехин и многие другие неординарные личности. Андрей Белый писал: "Скажу с гордостью: я ученик класса словесности Поливанова и как воспитанник "Бугаев" и как "Андрей Белый".

В гимназии у Бориса появился настоящий верный друг Лев Кобылинский, позже взявший себе литературный псевдоним Эллис. Он был незаконнорожденным сыном педагога Льва Поливанова, основателя Пречистенской гимназии. Впрочем, по воспоминаниям знакомых, "Эллис ни в грош не ставил папашу".
Лев Иванович Поливанов скончался в 1899 году, но и в начале ХХ века его помнили и уважали, а Поливановская гимназия продолжала действовать.
Борис Бугаев и его родители были прихожанами церкви Святой Живоначальной Троицы на Арбате близ Смоленской-Сенной. В книге очерков "В начале века" Андрей Белый не раз возвращается к воспоминаниям о Троицкой церкви и ее настоятеле. "...В.С. Марков, некогда наш священник, меня крестил; и лет шестнадцать являлся с крестом: на Рождестве и на Пасхе; Марков тоже "гремел" среди старых святош нашего прихода, но отнюдь не талантами, - мягкими манерами, благообразием, чином ведения церковных служб и приятным, бархатным тембром церковных возгласов; "декоративный батюшка" стяжал популярность; и барыни шушукали: "либеральный" батюшка, "образованный" батюшка, "умница" батюшка; в чем либерализм - никто не знал; в чем образованность - никто не знал; никто не слыхал от него умного слова"...
Думается, Белый был не совсем справедлив к своему духовнику - батюшка был либералом. Достаточно сказать, что в его доме организовался молодежный кружок для изучения "модного" в начале века Карла Маркса. Об этом вспоминает сам Андрей Белый: "У матушки и у дочек собиралась радикально настроенная молодежь ("батюшки" не было видно на этих собраниях); с легкой руки Струве и Туган-Барановского во многих московских квартирах вдруг зачитали рефераты о Марксе, о социализме, об экономике; (...) Лев Кобылинский, с яростью, характеризовавшей все его увлечения, бросался из гостиной в гостиную: с чтением рефератов: и когда в квартире у Марковых молодежь составила кружок для изучения "Капитала", Кобылинский здесь вынырнул руководителем кружка: он считал марксистом себя, будучи за тридевять земель от Маркса..."
"Декоративный батюшка" позже был переведен из Троицкой церкви настоятелем в Успенский собор Кремля, где особо торжественно отмечал дни посещения собора членами царской семьи и самим императором, изредка бывавшими в Первопрестольной.
Прихожане Троицкой церкви, по большей части купцы с Арбата и Смоленского рынка, прекрасно знали друг друга; церковь была для них своеобразном клубом. Белый писал: "В церкви все знали кто, где проживает, как служит, какого достатка, когда дети женятся, сколько детей народят, чем внучата в годах расторгуются, когда успение примут они". Местную общественность потрясло венчание Горшкова-младшего, сына владельца фруктово-зеленной лавочки, стоявшей возле церкви Троицы. Обычно все горшковское семейство неотлучно находилось в лавке - "подвязанный фартуком, "сам" перекладывает астраханские виноградины; более крупные - в сторону улицы", жена "в бурдовом платке", с лисьим выражением лица "из яблоков смотрит, как спелая клюква", "чадо" в картузике и "спинжаке" отпускает товар, виртуозно "отщелкивая на счетах какой-нибудь вальсик", и объявляет: "С полтиною рупь!"

Венчание сына Горшковы назначили в "родной" церкви Живоначальной Троицы. "Когда "чадо" венчалось, - то ахнул Арбат, запрудив тротуары у Горшковой лавки: стояла карета, сквозная и белая вся изнутри, запряженная шестериком и с гайдучным мальчишкою в треуголочке; с кучером (в заду - перины); Горшков-млад, во фраке, в штиблетах оранжевых, в белом жилетике, с бантиком (цветик-жасмин) в середине атласных и белых подушек кареты воссел, положив две ладони на фрачных коленях; и все десять пальцев расставил; и - десять проехал шагов, отделявших лавку от церкви, где ахнули хором "Гряди голубица".
Впрочем, не только купцы встречались на службах в церкви. Все наверное помнят здание телефонной станции довоенной постройки, на фоне которой теперь стоит памятник Пушкину и Натали. А в конце ХIХ века на этом месте был особняк, принадлежавший гусарскому офицеру, известному московскому гуляке Мишелю Комарову. Гусар славился своими романами и роскошными выездами. Андрей Белый в очерке "Старый Арбат", рассказывая о нравах улицы начала века, упоминал и Комарова, которого встречал среди прихожан Троицкой церкви, стоявшей на углу Арбата и Денежного.

"Мишель Комаров (опять дом на Арбате) - поджарый, стареющий, прежде гусар и танцор, похищающий женщин, жен, тоже с похищенною женою, венгеркой, склоняят колено здесь; после катает венгерку, жену - в шарабане с английскою упряжью; и стоит говор: "Поехал Мишель Комаров в шарабане английском: катает венгерку, жену".
Еще одно место, о котором рассказывал Андрей Белый - дом № 48, стоящий на противоположной стороне Арбата, визави дому Бугаевых. Он уцелел и производит впечатление хорошо сохранившегося старинного особняка. В основе строения действительно старинный особняк, полностью перестроенный в 1878 году архитектором А.О. Вивьеном. При очередной перестройке в 1990-е годы был восстановлен облик дома конца ХIХ века, только исчез просуществовавший здесь несколько десятилетий рыбный магазин. При этом были утрачены остатки торговых интерьеров магазина колониальных товаров, размещавшегося в доме до революции - мозаики, майоликовая плитка, бордюры и прочее. О том, как шла здесь торговля на рубеже ХIХ и ХХ веков, можно узнать из воспоминаний Андрея Белого:

"Напротив - дом Старицкого, двухэтажный, оранжево-розовый, с кремом карнизных бордюров, и с колониальным магазином "Выгодчиков" (после "Когтев", а после него - "Шафоростов"): чай, сахар, пиленый и колотый, свечи, колбасы, сардины, сыры, мармелад, фрукты, финики, рахат-лукум, семга, прочее - чего изволите-с! Выгодчиков за прилавком: курносый, двубакий, плешивый и розовый, в паре прекраснейшего василькового цвета, в пенснэ, перевязанный фартуком:

- Сыру?.. Мещерского? Есть... Вы, сударыня, видите сами: слеза... Поворачивайтесь!

Молодцы - поворачиваются; и - летит молодец: с колбасой и - летит молодец: со слезой от мещерского сыру!

- К которому часу прислать?.. Так-с: будет прислано!

И отвернется солидно, достанет часы золотые с массивной цепочкой, зевнет; лишь для шика он, собственник дачи, весьма элегантный своим котелком и покроем пальто, когда бродит с газетой в руках по бульвару Пречистенскому, зажимая тяжелую трость с набалдашником, - здесь подпоясался фартуком, как молодец с молодцами; сынок, "коммерсант" (ученик коммерческого училища), третьеклассник, бивал поливановцев, нас (учеников гимназии Поливанова), при заборе, (...) когда поливановцы, мы, возвращались с экзамена Денежным; раз поплевавши в кулак, этот Выгодчиков-третьеклассник, воскликнув "не хочешь ли в рожу" - с размаху скулу мне взбагрил; я - бежал от него, подняв ранец. Он после стоял за прилавком, указывая на слезу от мещерского сыра".
В этом же доме, вероятно во флигеле, а не в основных торговых залах, наполненных ароматами сыра, колбас и семги, находилась книготорговля Ф.И. Леонова. Начинал он на Арбате как букинист, но потом счел небезвыгодным не замыкаться на букинистическом товаре, а торговать "книгой разной". Книготорговая лавочка была любима у арбатской интеллигенции.

В семье Соловьевых, где Борис часто бывал в студенческие годы, собиралась научная и творческая элита Москвы. "Не чайный стол - заседание Флорентийской академии", - вспоминал поэт. Здесь впервые поддержали и его собственные поэтические опыты. Для своих литературных трудов Борис Бугаев решил придумать звучный псевдоним. Ему хотелось взять фамилию Буревой, но Соловьевы его отговорили, объяснив, что на слух будет казаться: "Боря воет". Михаил Сергеевич Соловьев предложил фамилию Белый ("священный утешительный цвет").

Андрей Белый вместе с Сергеем Соловьевым и Эллисом (Львом Кобылинским) организовали литературный кружок "Аргонавты", к которому примкнули другие молодые литераторы, увлеченные идеями символизма. Это было скорее свободное общество единомышленников, чем организация с жесткой структурой и постоянным членством.

"... Наш Арго готовился плыть: и - забил золотыми крыльями сердец; новый кружок был кружком "символистов".., - вспоминал Андрей Белый, - может быть, "аргонавты" и были единственными московскими символистами среди декадентов. Душою кружка - толкачем-агитатором, пропагандистом был Эллис; я был идеологом. По воскресеньям стекались ко мне "аргонавты"; сидели всю ночь; кружок не имел ни устава, ни точных, незыблемых контуров; примыкали к нему, из него выходили - естественно; действовал импульс, душа коллектива - не люди..."
По воскресеньям "аргонавты" собирались в квартире Бугаевых. На эти вечера приходили самые разные люди, порой далекие от литературы, но двери были открыты каждому. Белый так описывал эти встречи: "В эти годы, здесь, в маленькой белой столовой, раскладывался стол от стены до стены; за столом происходили шумнейшие споры; порой появлялись ко мне на воскресенья неизвестные и полуизвестные люди, поэты ли, интересующиеся ли искусством, - не ведаю. Однажды совсем неожиданно появился у нас композитор Танеев, которому мы казались совсем чудаками: но потому-то он именно стал посещать нас, перезнакомился с нами; и "аргонавты" естественно оказались очень скоро потом постоянными посетителями танеевских вторников, на которых С.И. угощал великолепнейшим исполнением Баха (впоследствии С.И. Танеев дал мне ценнейшие указания в моих занятиях над ритмом)".
В дом к Андрею Белому 10 января 1904 года пришел Александр Блок - началась дружба двух поэтов, та странная "дружба-вражда", так много значившая для обоих. Еще до этой встречи поэты стали обмениваться письмами. Несмотря на творческие разногласия, личность каждого была необыкновенно притягательной для другого. Общение, состоящие из писем, порой весьма язвительных, и редких встреч продолжалось долгие годы. "Вся наша переписка, сплетаясь с моей жизнью, образовала для меня симфонию необычайной и роковой сложности", - писал Белый.

Андрей Белый восхищался женой Блока Любовью Дмитриевной, считая ее воплощением Мудрости и Вечной Женственности. В конце концов он влюбился всерьез. Любовь Дмитриевна же предпочла остаться с Блоком.
В декабре 1905 года почти вся Москва покрылась баррикадами. Арбат стал практически непроходимым - баррикады на Арбатской площади, несколько баррикад поперек Арбата, баррикады у Смоленского рынка, на Смоленском бульваре, в окрестных переулках...
Вдоль оград, тротуаров, -
Вдоль скверов, -
Частый, короткий
Треск
Револьверов, -
писал Андрей Белый в те дни.

Арбатская интеллигенция поддержала революцию 1905 года. Всех, вне зависимости от разницы в социальном статусе и политических убеждениях, сплотил единый романтический порыв. С.И. Дымшиц-Толстая, вспоминая 1905 г., писала: "Революционные события увлекли за собой ... юношей и девушек, воспитанных на произведениях Белинского и Некрасова, Чернышевского и Добролюбова, Писарева и Щедрина, на примерах их благородной и самоотверженной борьбы". Все жаждали победы, и никто не задумывался, к чему, случись эта победа, приведет она страну, кто и как будет править, как при существующей многопартийности политические лидеры будут делить власть и в чьих руках может она в конечном итоге оказаться... Горькое прозрение наступит для многих позже, спустя 12 лет, после событий 1917 года. А пока все были охвачены радостной эйфорией в предчувствии каких-то небывалых событий, все были опьянены свободой, все старались помочь восставшим и даже примкнуть к ним. Мысли о жертвах, которых становилось все больше, как-то не принимались в расчет...

Не только представители богемы, чья оппозиционность правительству была привычной и вроде бы даже естественной, помогали революционерам - аристократы и крупные промышленники тоже были захвачены общим настроением. Вдова текстильного магната Маргарита Морозова предоставила свой дом для собраний и конференций политических партий, в том числе, большевиков, и делала пожертвования на революцию. "В это время Москва волновалась; митинговали везде; по преимуществу в богатых домах; буржуазия была революционно настроена; часто такие собрания протекали в особняке на Смоленском бульваре, у М.К. Морозовой"... (Андрей Белый "Воспоминания о Блоке". - Гл.5. "1905 год").
Маргарита Кирилловна стала воспринимать все иначе только когда вокруг начались уличные бои. Может быть, потому, что у нее было четверо детей, за жизни которых больше некому было нести ответственность. А баррикады и орудийная стрельба - уже на Смоленском бульваре, практически прямо под окнами дома, и все небо в багровых тонах от московских пожаров...

Маргарита вместе с детьми пряталась в двух маленьких задних комнатах, окна которых выходили в сад, а весь особняк, погрузившийся во мрак, стоял мрачный, с задвинутыми шкафами и завешанными коврами окнами (чтобы не залетели случайные пули...).

В один из этих страшных дней слуга попросил Маргариту спуститься на минуту в переднюю - ее спрашивал Андрей Белый.
Поэт стоял у двери, не снимая старого пальто с высоко поднятым воротником, в барашковой папахе, надвинутой на глаза. Из-за пазухи выглядывала рукоять револьвера. Белый очень волновался за Маргариту Кирилловну и детей и забежал узнать, все ли с ними благополучно. Несмотря на свое подавленное настроение, Маргарита была чрезвычайно растрогана.
На помощь правительственным войскам из Петербурга и Варшавы прибыли военные части, и восстание было подавлено. Постепенно жизнь в городе вошла в прежнюю колею.
А в Москве уже подрастала новая популяция поэтов. Сестры Цветаевы были близко знакомы с Эллисом, его стихи вызывали у них восторг. Молодой символист ежедневно приходил в дом Цветаевых, хотя отец, по воспоминаниям Марины, "был в ужасе от влияния этого "декадента" на дочерей". Эллису посвящена юношеская поэма Марины Цветаевой "Чародей".
Он был наш ангел, был наш демон,
Наш гувернер - наш чародей,
Наш принц и рыцарь. - Был нам всем он
Среди людей!
В 1910 году Эллис пытался сделать Марине предложение. Юная поэтесса не рискнула стать его женой.От него сестры Цветаевы много слышали об Андрее Белом. Знакомство с ним было заветной, но тайной мечтой сестер.
Знакомство состоялось.
Эллис, поэзию которого так высоко оценивала Марина ("Я не судья поэту, и можно все простить за плачущий сонет!") был известен в основном как переводчик Бодлера. Его собственные стихи многие воспринимали сдержанно, без восторга. Николай Гумилев писал: "Может быть, о своем мистическом пути, подлинно пережитом и ценном, г. Эллис мог бы написать прекрасную книгу размышлений и описаний, но при чем здесь стихи, я не знаю".
Прошло еще несколько лет, и революция 1917 года разметала уют арбатских особнячков и литературных салонов. И жизнь тех, перед кем в начале 20 века, казалось, открываются блестящие перспективы, оказалась тяжелой и нерадостной. Но это уже другая история.